Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 6. Рассказы, очерки, сказки

Мы еще не можем утверждать, что год кончается; за городом, скажем, на межах и полях, еще царит оживление; любая козочка и коровенка стараются выскочить на пастбище, прежде чем их запрут в хлев, где им легче представлять вифлеемские ясли; еще цветут богородицыны слезки, отливает золотом крестовник и надумала цвести ползучая лапчатка. Что до почвы, то она трудится во всю мочь: она взрыта, вспахана и проборонована и теперь только вбирает в себя влагу и воздух, благоухает и проветривается, дышит и мало-помалу рассыпается, превращаясь в рыхлую пашню. В лесу еще мокнет белый гриб, коченеют желтые лисички и очерчивают причудливые круги ведьмины кольца, которым никак не могут подыскать научное название; повсюду видны румяные дядьки, которые рубят, собирают и отвозят на телегах благоуханные ветви. И животных теперь как-то больше, чем летом; с каждой пашни то с шумом взлетает стая куропаток, то заяц, петляя, стреканет к лесу, тяжело хлопают крыльями тетерева, и на пасеке белеют светленькие спинки косуль. В общем, как я уже сказал, повсюду довольно оживленно, но вдруг, нежданно-негаданно — падет на землю мглистый сумрак, то там, то сям промелькнет огонек, и весь мир вдруг немыслимо осиротеет; лишь проскрипит, направляясь в деревню, неспешная подвода да одинокий путник, засунув руки в карманы, ринется куда-то решительно и угрюмо. Год еще не кончается, но дни подходят к концу.

* * *

Темна осень, что и говорить, но и тут славно все устроено. Иначе не блистали бы столь торжественно последние краски: багрянец шиповника и пышная алость ягод барбариса, шарлах вишневых крон, темная желть лиственниц и тяжелое золото опавших листьев каштана (вон погляди, как среди них блестит темно-коричневый глаз каштанового плода, приоткрывшийся в лопнувшей скорлупке). И не будь этой тьмы — не сиял бы для нас так ярко истинный и самый желанный цвет осени: свет родных окон.

Говорят, осенью природа отходит ко сну. Это лишь приблизительная правда; она готовится ко сну, как это делаем мы сами; медлит, раздевается, продлевая удовольствие, и хочется ей еще немножко поболтать о том, что было сегодня и будет завтра; и прежде чем она отойдет ко сну, перемешаются у нее воспоминания о прошлом с планами будущих дней. Еще не опала нынешняя листва, а на ветвях и сучках уже видны твердые, налитые почки грядущей весны. Ну вот, а теперь можно и уснуть, ведь и выспаться должно впрок.

* * *

Вот я и скрасил для себя истинное и ежегодное явление осени. Тем, что открыл собственную берлогу. Ежегодным возвращением в свою постель. Никогда не потягиваешься в постели блаженнее, никогда не спится благодатнее, чем в ту пору, когда укорачиваются дни. Чего только не воспевали поэты, но я не слышал, чтобы кто-нибудь из них вместо грудей и небесных явлений воздал хвалу обычной теплой постели. О сновидениях тоже написано препорядочно, но кто описал несравненную приветливость подушки и доверчивую ладонь ямки, промявшейся под тяжестью нашего тела? Так прибавим же к вящей славе осени еще и восхваления человеческого гнезда: да будет оно ласково к спящим, нежным ко всем больным и освежающим для утомленных; да найдет и заяц тут добрый кусточек, и косуля — сухую ямку, и воробей — надежное укрытие под застрехой крыши, аминь.

1937

Эти серые дни

Как быстро бежит время от утренней лампы до лампы вечерней; только-только присел человек поработать, как уж пора ужинать. И наступит ночь, и тебе некогда даже поймать перепутанные сны; и снова зажигаешь лампу, чтобы начать день, такой же краткий и серый, как вчера. Не успеешь оглянуться, как нужно привыкать писать новый год на своих письмах. Так быстро бежит время между новогодней утренней лампой и вечерней лампочкой святого Сильвестра, и наоборот.