Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 6. Рассказы, очерки, сказки

— Гм, гм, — промолвил дедушка в нерешительности. — А какие обязанности у водяного горячих ключей?

— Да не особенно сложные, — говорю. — Подавать все время горячую воду наверх, не позволяя ей остынуть. А излишек выпускать на земную поверхность. Вот и все.

— Это бы ничего, — проворчал гавловицкий водяной. — Что ж, поищу какой-нибудь такой ключ. Премного благодарен вам, господин дохтур.

И заковылял из кабинета. А на том месте, где стоял, лужицу оставил.

И представьте себе, коллеги, — гавловицкий водяной оказался настолько благоразумным, что последовал моему совету: поселился в одном из горячих источников Словакии и выкачивает из недр земли столько кипятку, что в этом месте непрерывно бьет теплый ключ. И в горячих водах его купаются ревматики, с большой для себя пользой. Они съезжаются туда лечиться со всего света.

Последуйте его примеру, господин Мадияш, — исполняйте все, что мы, врачи, вам советуем.

Случай с русалками

— У меня тоже был один интересный случай, — заговорил доктор из Горжичек. — Сплю я раз ночью как убитый, — вдруг слышу, кто-то в окно стучит и зовет: «Доктор! Доктор!»

Открываю окно.

— В чем дело? — спрашиваю. — Я кому-нибудь понадобился?

— Да, — отвечает мне какой-то встревоженный, но приятный голос. — Иди! Иди помоги!

— Кто это? — спрашиваю. — Кто меня зовет?

— Я, голос ночи, — послышалось из мрака. — Голос лунной ночи. Иди!

— Иду, иду, — ответил я, как во сне, и поспешно оделся.

Выхожу из дома — никого!

Признаюсь, я струхнул не на шутку.

— Эй! — зову вполголоса. — Есть тут кто-нибудь? Куда мне идти?

— За мной, за мной, — нежно простонал кто-то невидимый.

Пошел я на этот голос прямо по целине, не думая о дороге, сперва росистым лугом, потом бором. Ярко светила луна, и все застыло в ее холодных лучах. Господа, я знаю здешние края как свои пять пальцев; но той лунной ночью окружающее казалось чем-то нереальным, какой-то феерией. Иной раз узнаешь какой-то другой мир в самой знакомой обстановке.

Долго шел я на этот голос, вдруг вижу: да ведь это Ратиборжская долина, ей-богу.

— Сюда, сюда, доктор, — опять послышался голос.

Будто блеснув, всплеснула речная волна, и стою я на берегу Упы, на серебристом лугу, залитом луной. А посередине луга что-то светится: не то тело, не то просто туман; и слышу я — не то тихий плач, не то шум воды.

— Так, так, — говорю успокоительно. — Кто же мы такие и что у нас болит?

— Ах, доктор, — произнесла дрожащим голосом маленькая светящаяся туманность. — Я — просто вила, речная русалка. Мои сестры плясали, и я плясала с ними, как вдруг, сама не знаю почему, — может, о лунный луч споткнулась, может, поскользнулась на блестящей росинке, — только очутилась я на земле: лежу и встать не могу, и ножка болит, болит…

— Понимаю, мадемуазель, — сказал я. — У вас, как видно, фрактура, иначе говоря — перелом. Надо привести в порядок… Значит, вы — одна из тех русалок, что танцуют в этой долине? Так, так. А попадется молодой человек из Жернова или Слатины, вы его закружите насмерть, да? Гм, гм. А знаете, милая? Ведь это безобразие. И на этот раз вам пришлось дорого за него заплатить, правда? Доигрались?

— Ах, доктор, — застонала светлинка на лугу, — если б вы только знали, как у меня ножка болит!

— Конечно, болит, — говорю. — Фрактура не может не болеть.

Я стал на колени возле русалки, чтоб осмотреть перелом.

Уважаемые коллеги, я вылечил не одну сотню переломов, но скажу вам: с русалками трудно иметь дело. У них все тело сплошь из одних лучей, причем кости образованы так называемыми жесткими лучами; в руку взять нельзя: зыбко, как дуновение ветерка, как свет, как туман. Извольте-ка это выпрямить, стянуть, забинтовать! Доложу вам, дьявольски трудная задача. Попробовал было паутинками обматывать, — кричит: «Ой-ой-ой! Режут, как веревки!» Хотел иммобилизировать сломанную ножку лепестком цветка яблони, — плачет: «Ах, ах, давит, как камень!» Что делать? В конце концов снял я блик, металлический отблеск с крыльев стрекозы, или либеллы, и приготовил из него две дощечки. Затем разложил лунный луч, пропустив его сквозь каплю росы, на семь цветов радуги и самым нежным из них голубым, привязал эти дощечки к сломанной русалочьей ноге. Это было сущее мученье! Я весь вспотел; мне стало казаться, что полная луна жарит, как августовское солнце. Покончив с этой работой, сел рядом с русалкой и говорю:

— Теперь, мадемуазель, ведите себя смирно, не шевелите ножкой, пока не срастется. Но послушайте, душенька, я вам, с подругами вашими, просто удивляюсь: как это вы до сих пор здесь? Ведь все вилы и русалки, сколько их ни было, давным-давно в гораздо лучшие места перебрались…

— Куда? — перебила она.

— Да туда, где фильмы делают, знаете? — ответил я. — Они играют и танцуют для кино; денег у них куры не клюют, и все на них любуются — слава на весь мир, мадемуазель! Все русалки и вилы давно в кино перешли, и все водяные и лешие, сколько их ни есть. Если бы вы только видели, какие на этих вилах туалеты и драгоценности! Никогда б не надели они такого простого платья, как на вас.