Профессор собрался было отшить любителя терренкуров. Но не отшил: ещё вообразит, будто я конторы его долбанной испугался, страха полные штаны! Впрочем, была и ещё одна причина – невесть отчего Викингу хотелось вновь увидеть странноватого москвича, скрестить с ним интеллект и волю: «Поглядим, кто из нас круче окажется…».
Вообще-то, в этом подполковнике вызывало бурный протест у Платонова буквально всё – вплоть до запаха одеколона: «Воняет парфюмами, как дешёвый педераст! Он, поди, и трусы шелковые таскает!». Но инстинктом опытного бойца Платонов ощутил, что встретил достойного поединщика. А ощутив, воспринял как вызов: горбоносый чекист пробудил в Викинге неожиданный интерес и здоровый бойцовский азарт. Так или иначе, но из «гэбистской суки» Ледогоров оказался повышен во «внучка Железного Феликса».
Эти обстоятельства, впрочем, не меняли ровным счетом ничего. Хороший ли, плохой ли, – он был врагом. Врагом смертельным.
Темнила сладокоголосая, хренов Эзоп: иголку он ищет в нашем питерском стоге. Знаем мы эту иголку! По мою душу прилетела ты, ястребина хищноносая. Только зря хлопаешь крыльями: меня не остановишь. Мне ведь ещё Саньку Мигалкина спасти надо! А его, Саньку рыжего, Гитлер в газовую камеру тащит, его на Балканах америкосы утюжат ковровыми бомбометаниями, и крадется к Саньке через школьный двор Беслана какая-то бородатая сволочь с подствольным гранатомётом.
И в одном случае он – «жид пархатый» с жёлтой звездой на лагерной куртке, в другом – «грязный серб», в третьем – «русский гяур». Но каждый раз это он – Санька Мигалкин – где бы его ни убивали: в Бухенвальде или Хиросиме, в протараненном нью-йоркском небоскребе или в горном ауле.
Отчего же мозги у нас у всех вывернуты наизнанку – и у шахидов, и у президентов, и у многозвездных генералов?
И пускай эти шахиды-президенты-генералы не затаскивают пацана восьмилетнего на пустырь, но они – опаснейшие маньяки. Потому что мыслят мегатоннами, площадями поражения. А ведь никакая разделяющаяся боеголовка не устранит даже самой завалященькой проблемы. Проблему мегатоннами не уничтожишь, ее только решить можно – волей и терпением, извилинами своими – если они ещё не зашлакованы тупой зоологической ненавистью да навязанными стереотипами.
Викинг только зубами скрипел: за что грызутся эти кретины, которые числят себя Большими Политиками? «Новый миропорядок», «старый миропорядок»… Чушь это всё, чушь и фигня на постном масле! Единственно возможный миропорядок – это когда высшим государственным интересом станет он – живой, неубитый Санька Мигалкин. И каждая рыжая конопушка его любознательного носа – хоть для генсека НАТО, хоть для генсека ООН – будет дороже, чем все нефтяные скважины неважно какого Востока – Ближнего и не очень.
Профессор вытащил из шкафа махровое полотенце и решительно зашагал в ванную. Забравшись в пенную, пахнущую хвоей, воду, вспомнил о предстоящей встрече. Обнажил зубы в хищном оскале: «Что, ястребина? Желаешь в кошки-мышки поиграть? Будут тебе кошки-мышки!».
Доска объявлений
Глава 24
ЧЕРТОВЩИНА НАЧИНАЕТСЯ
Они встречались раз за разом – подозреваемый и опер, зверь и охотник. А может, оба – охотники и оба – звери. И, принюхиваясь друг к другу, по-волчьи примеривались к горлу противника. Хотя со стороны всё смотрелось вполне мирно: двое степенных мужчин, прогуливаясь, вели неспешные беседы.
Есть, конечно, такая симпатичная штука, как электронная разведка – со всеми ее прослушками, радиозакладками и прочими штучками-дрючками. Но Роджер не хотел рисковать: если объект – такой виртуоз информационных технологий, то, он наверняка «волокёт» и в электронике. И упаси господь – вспугнуть этого аутичного психопата! Оставалась единственная возможность: личный контакт.
Каждый день такого общения ни на йоту не приближал Роджера к окончательному выводу. Иногда подполковник чуял: «горячо!», но потом внутри всё холодело: «Тяну пустышку!».
И вот ведь какая странность! С тех пор, как судьба свела его с этим ненормальным Викингом, вокруг Роджера начала твориться ну абсолютнейшая – ни в какие ворота! – чертовщина. Сквозь привычные очертания XXI столетия стали внезапно прорастать события совсем иных времен. Окружающая реальность, как старуха-гадалка, принялась тасовать века и эпохи, материки и страны, словно засаленную колоду карт.