Час до конца сентября (СИ)

— Не знаю. Сейчас должен пожелать тебе счастья, развернуться и уйти, ты же не сказала в ответ: «Я — тоже»… Справлюсь как-нибудь. Должен, — голос вдруг сел окончательно. — Ты что творишь?

— Пуговицу на твоей рубашке расстегиваю, — Ира зацепила ногтем еще одну пуговку.

Боясь спугнуть момент, мужчина застыл истуканом, и только бешеный пульс зашумел в голове. От нее можно ждать что угодно, спрогнозировать ее действия невозможно, никакой логики и понятного объяснения ее решений нет!

Девушка справилась с упрямыми застежками, осторожно, чтобы не повредить повязку на его руке, потянула вниз рукава, положила ставшую ненужной рубашку на кресло.

Вздоха не хватило, будто вместе с рубашкой она и кожу с него сняла одним движением. Втянул в себя горячий воздух, сжал до боли кулаки, запоминая причудливые узоры, нарисованные девичьими ладонями, еще не смея наклонить голову навстречу ее губам.

Вздохнула, кончиками пальцев заскользив по плечам любимого, погладила рубец под левым соском, не спеша обвела ноготком татуировку на плече. Пробежалась губами по шраму на шее, и, привстав на цыпочки, поцеловала ямочку на щеке. Чуть повернув голову, замерла поцелуем в уголке его твердых губ.

— Ир… Не издевайся… — собрав остатки разума, осторожно ответил на легкие поцелуи, но все еще не верил в происходящее. — Я уже не остановлюсь.

— Я тоже…

Еще секунду Решад помедлил, боясь, что это очередная шутка, что расхохочется рыжая мавка в лицо и растает туманом в руках. Но нет, вот она, реальная, горячая, запрокинула голову, требуя поцелуя, тонкими пальцами неловко пытается расстегнуть пряжку ремня на его джинсах.

Сколько раз в мечтах он срывал нетерпеливой рукой ненужные одежды, и — вот, наяву, и до постели донести на руках, и грубо сжимать, и восторженно гладить желанную женщину, и дрожат пальцы, и губы заняты, не сказать главного, что было приготовлено для этой ночи.

Потом он будет нежен…

После…

Если выживет.

Ира только ахнула, проследив за полетом шелковой тряпки, бывшей минуту назад изысканным домашним платьем. И забыла о нем, когда мужчина потянул вниз полоску трусиков, целуя каждый сантиметр кожи, следуя за кружевами.

Не осталось сил сопротивляться очевидному: рассыпались все разумные доводы «против», «нет» перестало существовать. А приличия придуманы теми, кто никогда не любил…

Голова кружилась от запаха, угадывающегося в ложбинке ее грудей — прогретые солнцем ежевичные заросли — неповторимый, необычный запах удивительной красавицы, теперь принадлежащей ему. Еще будет время насладиться нежными, изысканными ласками, а сейчас только одна мысль билась в унисон бушующей крови — подмять под себя, войти, завладеть сладким телом, и не отпускать, насколько хватит сил.

И, вроде, целовал множество женщин, рано стал мужчиной, имел успех во многих постелях, как врач, знал химию тел, но, оказалось, что с любимой женщиной все иначе. Не нужно было подстраиваться, ждать, малейшее прикосновение отзывалось жаром под кожей, по позвоночнику, неожиданно бешеный ритм совпал, и дыхание стало единым.

И хриплые судорожные вздохи припухших от жадных поцелуев губ.

И резкий взлет немым криком сводящего с ума оргазма, и бесконечная невесомость после…

— Зачем ты бегала от меня так долго? — прямо в изящную раковину уха, в мокрые водоросли спутанных кудрей, оказавшихся близко к пересохшим губам, когда успокоилось дыхание. Приподнялся на локтях, чтобы видеть ее лицо.

— А кроссовки разнашивала, — и оба рассмеялись счастливо, посмотрев друг другу в глаза.

— Я выкину в речку твои кроссовки! — торжественно пообещал мужчина, чмокнув любимую в нос.

— Ага. А я — твои трусы! — блаженно зажмурившись, Ира подставляла лицо нежным поцелуям. Шевелиться было лень, думать — лень. Сладкая истома заставляла лишь глупо улыбаться после пережитых страстей. И не бревно она, не бревно! Просто мужчина «ее» вот этот, ошалевший, счастливый, о нем она грезила с тринадцати лет. Ее настоящая любовь, ее любовник теперь, ее пазлик. — Если ты с меня слезешь, я найду что-нибудь попить. Умираю, пить хочу!

— Не перестаешь удивлять, жаным.

— А что я сказала?

— Девушки начинают в таких случаях молотить ерунду о великих чувствах. А ты — пить хочешь. И все.

— Подожди, я разминаюсь. Скоро тоже скажешь: «Закрой рот, пустота в черепушке отсвечивает».

— Нет. Ты — совершенство, Ирка. Ты лучше, чем в мечтах… Моя женщина.

— Еще увидишь это совершенство с утра, убежишь, не оглядываясь!

— Так я могу надеяться на продолжение этой ночи?

— Еще вечер не закончился, Решад!

— Но и я никуда не собираюсь. А гнать будешь — лягу, как собака, у крыльца, перешагивать устанешь.

— Пойдем на кухню? Я уже не только пить, но и есть захотела! Только в душ сбегаем? — без стеснения Ира встала, потянулась, ойкнула, инстинктивно сжав ноги:

— Нам нужно держать у кровати бумажные полотенца. Упаковку, а лучше парочку.

— Нет слов, — рассмеялся беспечно, следом за любимой вставая с развороченной постели. — В душ?