Час испытаний

Захлебываясь ревом, катер описал большую дугу и, оставляя на воде расходящийся клином пенистый след, пошел наискось к берегу. Миновав наполовину скрытые за дюнами приземистые домики Корабельного поселка, дель Сарто резко сбавил ход. Рев мотора перешел в глухое ворчание. Приближались скалы. Собственно, это были даже не скалы, а причудливо обточенные морем громадные камни-валуны, в иных местах нагроможденные друг на друга, в иных — разбросанные по песчаному берегу, в иных — торчащие прямо из воды. Здесь было опасно приставать даже при полном штиле. Дель Сарто, держась за штурвал и перегнувшись через борт, внимательно всматривался в. дно. Лавируя среди подводных камней, он умело направлял катер к невысокой плоской скале, вдававшейся одним концом в море, другим упиравшейся в нагромождение береговых валунов. Скала изобиловала трещинами. В одну из таких трещин был вбит обломок ржавого рельса. Мотор совсем умолк и катер двигался по инерции.

— Сергей Павлович, — обратился дель Сарто к сидящему рядом Кулагину, — не рискнете ли прыгнуть? Одному мне не пришвартоваться.

Кулагин молча встал на сиденье и, улучив момент, выпрыгнул на скалу.

— Держите конец! — крикнул ему дель Сарто, бросая канат. — Привяжите за рельс.

Кулагин поймал канат и быстро привязал его к рельсу Галка и Вильма взобрались на скалу. Вслед за ними поднялся дель Сарто.

— Пошли загорать, — потянула Галку Вильма, махнув рукой мужчинам. — Мы недолго.

За горбатым, похожим на спящего верблюда валуном Галка сняла платье, аккуратно сложила его и села на песок, об хватив руками коленки. Вильма, думая о чем-то своем, медлен но раздевалась, бросая вещи куда попало.

— Тебя могут увидеть, — предупредила ее Галка, косясь на чересчур открытый купальник подруги.

Итальянка усмехнулась и пошла к морю. Поболтав ногой в воде, она неторопливо вернулась за камень.

— А что такое стыд? — посмотрела Вильма на Галку. И ту же, не дав ответить, заговорила быстро, энергично жестикулируя: — Убивать людей стыдно или нет? Я спрашиваю потому что убивала. Правда, не здесь — на Средиземном море, но это все равно. Люди везде — люди. Мне говорили, что убивать в бою не стыдно, что это даже считается геройством. Нас учили убивать так, как учат серьезному нужному ремеслу — обдуманно, толково. И никому не было стыдно. Неужели стыд — это только нагое тело? Почему стыдно дать человеку жизнь, но не стыдно оборвать ее? Что ты так смотришь на меня. Тебя удивляют мои рассуждения? Год назад я тоже бы удивилась — нет, возмутилась бы, услышав такие слова. Год назад моя голова была набита бредом, который называется военной романтикой. «За честь знамени! За короля!» Не правда ли, красиво звучит? «Итальянские спортсмены, на вас смотрит нация!» Ерунда! Никто не смотрел на нас, когда, надев респираторы и повесив к поясам подрывные заряды, мы выходили из люков субмарин, прокравшихся к английским рейдам. Взрывы, рвущие на куски корабли и людей, звучали для нас бравурным маршем. Потом, вернувшись на базу, мы пили шампанское, празднуя успех, а на краю стола стояли бокалы тех, кто не вернулся из похода. Так требовала традиция. Но с каждым разом число бокалов на краю стола росло, и вскоре от этой традиции пришлось отказаться…

Вильма легла на песок рядом с Галкой и закинула руки за голову, подставляя лицо солнцу.

— Нас баловали. — Голос Вильмы стал тише, размереннее. — Во время отдыха нас поселяли в шикарных отелях, где нам в кровати подавали шоколад со сливками. Адмиралы запросто жали нам руки и называли нас по именам. А потом мы шли в новый поход…

Небольшая прозрачная волна лениво плеснула на берег и зашелестела песком. Вильма вздрогнула, быстро села и потянулась к зонтику.

— Солнце припекает… Можно обгореть.

Она открыла возле себя зонтик и снова легла.

— Из первого состава отряда сюда прибыло десять человек, — после долгой паузы снова заговорила Вильма. — Через три месяца нас осталось только четверо: Умберто, Гвидо, Марио и я. А вчера нас стало трое — умер Умберто. Он был самым отчаянным и самым удачливым из нас. Вчера он сделал то, что уже долго не удавалось нашим ребятам, — подорвал на Туапсинском рейде русский транспорт, а затем сделал то, что вообще не удавалось еще никому, — раненный, с поврежденным респиратором, вернулся на матку. Но вернулся для того, чтобы умереть. Он умер уже здесь — на базе, через час после того как пришла радиограмма о награждении его «Савойским крестом» — орденом, которым награждают только высших офицеров. Для него было сделано исключение. Умберто был тщеславен. Я думала, это известие приободрит его. Но он смял радиограмму и бросил в таз с грязными бинтами. А потом подозвал меня. «Вильма, — спросил он спокойно, будто речь шла о чем-то обычном, — за что я умираю?» Я залепетала о долге. «Нет, — сказал он, — я никому не должен. Разве только матери, давшей мне жизнь. Но ведь не она послала меня в Россию». Когда он умер, мне стало страшно. Я вдруг подумала, что никто из нас не вернется отсюда.

Вильма повернулась к Галке, и та увидела ее широко раскрытые лихорадочно блестевшие глаза.