Час новолуния

За повозкой с девками снова шла лошадь с вершником, убранная лисьими хвостами, за этой другая, без вершника, но тоже увешанная лисицами, и ещё третья — в лисицах же; впряжённые друг за другом гусем на длинных постромках, лошади напрягались, продвигая по разбитым брёвнам мостовой сани.

И там на шкуре белого медведя плыла, вздрагивая вместе с санями, княжна Евдокия Щербатая, одетая в белый, расшитый шелками летник. Плоская голова медведя свешивалась через закраину кузова в пыль, заброшенная туда же плоская лапа с чудовищными когтями бессильно царапала мостовую. Бессознательно, быть может, соревнуясь с медведем, княжна накинула на край кузова широкий рукав летника, отягощённый унизанными жемчугом прошвами. Но как ни просторны были сшитые колоколом рукава, в полотнища которых можно было бы завернуть нескольких озябших младенцев, никаких шелков, иноземных тканей не хватало, чтобы покрыть распростёртую по кузову шкуру. Медведь был всё же очень велик. Царственно велик. Величие его угадывалось и теперь в низменном положении на санях. Однако искательный, бедственный вид медведя достаточно ясно указывал, что могучий зверь отдался княжне в полную её волю. На уютно устроившуюся Евдокию падал отсвет северного великолепия: мягко было под ногами, бело под руками, меховая стойка воротника жарко подпирала раскрасневшиеся щёчки княжны. Распущенные волосы её обнимал узкий золотой венец.

По дереву сани скользили легко и плавно, на земле резано скрежетали полозьями, тогда натягивались в струну постромки, а холопы (целая толпа их замыкала шествие) наваливались на задок и, обдавая воеводскую дочь чесночным духом, пыхтели, подпихивали вперёд княжну, безразличного к их усилиям медведя и все изукрашенные резьбой, расписанные красками сани в целом.

Поезд двигался медленно, с приличной чину княжны степенностью, так что Вешняк легко поспевал за санями, в умопомрачительном восхищении не сводя с них жгучего взора.

Княжна же, напротив, что бы она там на самом деле ни чувствовала, какие бы соблазны ни выставляла ей бесстыдная улица, — княжна не снисходила до того, чтобы глазеть по сторонам, отвечая на взоры разинувших рот мужиков, притихших женщин и обомлевших девок. Не видела она надобности погружаться взором в глубины сапожной лавки или угадывать содержимое чем-то весомым наполненного ушата, который парил над толпой, водружённый на голову разносчика. Не позволяла себе княжна легкомысленной живости, и даже самозабвенная возня двух страстных собачек не занимала её настолько, чтобы отвлечься от усвоенной позы.

И ясное дело, что необыкновенная душевная стойкость, которую Вешняк отмечал в столь юном и цветущем создании, как княжна Евдокия, возбуждала его особый исследовательский интерес. А в скором времени последовали и новые увлекательные события. Сначала послышались двусмысленные смешки, люди стали пробираться вперёд, и наконец Вешняк, взобравшись на забор, распознал среди толпы юродивого.

Сложив на груди руки, Алексей поглядывал в небо. Ни обойти, ни сдвинуть его холопы своей волей не смели, не получая распоряжений, они остановились. Потом остановилась телега с сенными девушками, недолго скользили и сани, довершая путь после того, как стала и переступила опавшие постромки первая лошадь. Все сгрудились. Княжна подвинулась с намерением встать, но опустилась на место, пытаясь что сообразить. Дело застопорилось, и следовало вести себя сообразно обстоятельствам.

Никуда не спешивший юродивый улёгся по малом времени на мостовую, руки подложил под затылок и возвёл свой отсутствующий взор горе.

— Как спится, Алексей? — спросили его наугад.

— Пёс со псы наспал ся еси, — равнодушно молвил божий человек.

Те, кто маловразумительное бормотание не расслышал, тянулись переспрашивать, им отвечали более удачливые, кто стоял ближе и слышал, хотя мало что понял.

— Пёс, говорит.

— Кто пёс?

Народ, конечно же, сознавал, что опрометчиво доверяться буквальному смыслу Алексеевых поучений, но и буквальный смысл оставался тёмен.

В сопровождении сенных девушек сквозь раздавшуюся толпу прошла княжна Евдокия и, болезненно зардевшись, задержалась там, где начиналась заповедная пустота вокруг простёртого на мостовой голого, в цепях человека. Тайные уды, мужской признак юродивого, сжимало туго надвинутое медное кольцо.

Княжна пересилила себя и под насмешливыми взорами опустилась подле юродивого, подправив под колено подол белоснежного летника.

— Благослови, Алексей! — сказала она с лёгкой дрожью.

— Иди к чёрту! — возразил он, подвинувшись: сложил руки на груди, вытянулся телом и прикрыл глаза.

Несколько мгновений казалось, что греховное возмущение пересилит: княжна поднимется с гневливым выражением круглого личика... И опять она одержала победу над бесом. Осенила себя крестным знамением, потом подняла грязную пясть Алексея и благоговейно припала губками. Осторожно, как нечто хрупкое, как готовые уже мощи, уложила расслабленную руку на место, поднялась с колен.