— Минуту, — поднял руку Дайсон. — Между девятью и полуднем Эдит неоднократно покидала приемную, причем однажды — на целый час. За это время вы могли выйти и вернуться.
— Но я не…
— Терпение, доктор Бакли. Один из врачей клиники — не буду называть его имя — утверждает, что видел вас в начале десятого: он спускался с третьего этажа и вышел на второй, а вы поднимались по боковой лестнице. Вы, наверно, думали, что в это время вас не заметят, потому что все врачи на обходе, а больные — в палатах. И еще, я проверил: около полудня — то есть, уже после того, как раздался злосчастный выстрел — вас видели у входа в гуманитарный факультет, там вы обычно не бываете, но оттуда есть висячий мост, по которому можно перейти в это здание и подняться сюда, в кабинет, минуя главную лестницу. Правда, Эдит все равно должна была вас видеть, если вы входили, но именно в это время ее по телефону вызвали на склад получить бумагу для принтера. Она отсутствовала минут пятнадцать. Самое интересное: бумагу она получила, конечно, но складчик уверял ее, что звонить не собирался. Кто же звонил?
— Откуда мне знать? — пожал плечами Фред.
— Почему же? — неестественно удивился Дайсон и запустил ладони в бакенбарды, демонстрируя удовольствие. — Очень даже знаете. Придя в кабинет в половине девятого, вы дождались, когда Эдит уйдет из приемной, быстро перешли в здание гуманитарного факультета, вышли на площадь, поймали такси…
— И вы, конечно, нашли таксиста, — буркнул Фред.
— Нет, — с сожалением констатировал Дайсон. — Но у нас было слишком мало времени. Найдем, можете не сомневаться. Итак, вы приехали на такси к грузовым воротам клиники и вошли через двор буквально за минуту до того, как ворота закрыли. Поднялись на четвертый этаж — вас, как я уже сказал, видели на лестнице. Ну, дальше понятно. Все время, пока ваша сестра спала, вы находились в той же комнате — может, говорили с Тубертом, может, просто сидели, вы ведь часто там бываете, я это выяснил… Потом застрелили доктора Туберта и покинули клинику — не сразу, а как только началась паника, в это время уже никто не следил за дверьми и выходами. Вернулись в свой кабинет тем же путем, что ушли, а по дороге позвонили Эдит с мобильного телефона и отослали ее на склад.
— И вы, конечно, можете доказать…
— Это как раз очень просто, удивляюсь, что вы не подумали. Компания сотовой связи выдала распечатку ваших разговоров за весь день. Вы звонили своей секретарше за три минуты до полудня. Что скажете?
— Фред, — сказала Элис, поймав наконец взгляд брата, — господи, Фред, зачем ты это делал?
— Ага, — повернулся к ней Дайсон. — Значит, вы тоже считаете, что ваш брат…
— Ничего такого Элис не считает, — вздохнул Фред. — Она совсем о другом.
— О чем?
— К убийству Сола это не имеет никакого отношения, — твердо сказал Бакли. — Я действительно все утро находился в клинике, но не в лаборатории Сола. И скажите, как я мог покинуть комнату, если она заперта изнутри? Может, там есть потайной ход? Или я могу проходить сквозь стены? И наконец — зачем мне убивать Сола, своего друга, жениха моей сестры? Зачем, черт побери?
— Не надо кричать, — поморщился Дайсон. — Мы всего лишь беседуем. Конечно, запертая комната — это аргумент. Но, уверяю вас, проблема запертой комнаты решается всегда. Если есть мотив и нет алиби, то — решается. Алиби у вас нет, и в клинике вы были. А мотив… Туберт знал о ваших отношениях с… э-э… кое с кем из персонала?
— О чем? — вскинулся Фред.
— Будете отрицать? Может, лучше я назову фамилию?
Фред переводил растерянный взгляд с сестры на инспектора. Все кончено, подумал он. Все.
— Ну хорошо, — сказал Фред, скрестив на груди руки. — Признаюсь — я стрелял в Сола. Я. И кончим на этом.
Элис почувствовала, что комната переворачивается перед ее глазами. А потом все с шумом ухнуло в пурпурную темноту…
Старший инспектор Реджинальд Дайсон сидел перед погасшим экраном компьютера в лаборатории доктора Туберта и пытался доказать самому себе, что построенная им система доказательств имела хоть какое-то отношение к реальности. В клинике давно уже наступила ночная тишина, верхний свет в коридорах погашен, на этажах светились только ночники и единственная лампа над столом дежурной сестры.
Дайсон подумал, что напрасно остался размышлять в больнице; дома, в постели, с чашкой кофе на тумбочке и с сигаретой в зубах он думал бы более эффективно. Что он надеялся понять, сидя в комнате, где утром убили человека?
Не что, а кого. Себя он хотел понять, себя. Он знал, что этот лопух, астрофизик, брат Элис, не убивал Соломона Туберта. Не тот характер. Ударить в состоянии аффекта он мог бы, это да. А так вот — тщательно продумав каждую минуту своего алиби… И устроив совершенно, казалось бы, невозможный вариант запертой комнаты? Это какую нужно иметь изощренную фантазию, чтобы заставить лучших экспертов городского отдела разводить в недоумении руками? Нет, Бакли на такое не способен. Почему же он признался? «И почему, — подумал Дайсон, — я сделал вид, что поверил признанию?»