Чаша полыни. Любовь и судьбы на фоне эпохальных событий 20 века

А вечером началось факельное шествие в честь нацистской победы. Лунный свет прозрачным маревом колебался над огненной лентой, отбрасывавшей тревожные блики на каменные стены. Гитлер с непроницаемым выражением лица шел по коридору из ликующей живой шпалеры.

«Какая изумительная феерия!» — прошептал гаулейтер Берлина доктор Геббельс, ожидавший фюрера у поспешно сооруженной трибуны. Вспыхнули прожекторы, расставленные так, чтобы между их голубоватыми лучами лежал мрак. На трибуну легко взбежал Гитлер. Прожекторы погасли один за другим — кроме тех, которые сфокусировались на фюрере. Его тщедушная фигура вдруг увеличилась и нависла над колыханием масс. Внезапная тишина оборвала вопли.

Гитлер начал говорить, глядя, как вспыхивают в огне прожекторов серебристые наконечники тридцати тысяч партийных знамен:

«Разве можно не почувствовать в этот час то чудо, которое свело нас воедино! Однажды вы услышали голос, который захватил ваши сердца, пробудил вас, и вы пошли за ним. Вы шли целые годы, даже не видя человека, который говорил с вами, вы только слышали голос и шли за ним».

То, о чем Гитлер говорил, не имело значения. Проникал в душу и оставался в памяти только его голос, доносящий весть о существовании какой-то иной жизни, исполненной гордости, борьбы и смысла, — жизни, в которую без этого голоса невозможно было поверить.

«Слова, всего лишь слова, — подумал Геббельс, — ничего, кроме слов, и все же миллионы идут за этим человеком, как за волшебной флейтой музыканта из Гаммельна, и будут идти до самого конца, каким бы он ни был. Это неимоверно. Да полно, человек ли он?»

Была уже глубокая ночь, когда все закончилось. Гитлер, находившийся в состоянии эйфории, хотел праздновать дальше. Сегодня он не испытывал ни опустошенности, ни упадка сил, обычно накатывавших на него после публичных выступлений. Феноменальный успех его речей был, по сути, торжеством раскрепощенной сексуальности, направленной на толпу, которую сам Гитлер считал «воплощением женского начала».

Толпа становилась мягкой и податливой при первых звуках его будоражащего голоса. Семя его подсознательного словоизвержения падало на благодатную почву. В зале создавалась почти неприличная атмосфера экстаза, напоминавшего массовое совокупление. Глубокое дыхание в начале речи становилось все более порывистым, короткие вскрики следовали все чаще, напряжение достигало апогея и спадало с первыми вздохами удовлетворения. Затем следовал новый подъем и истерический восторг, как следствие нахлынувшего наконец речевого оргазма. Толпа и не могла, и не хотела противиться этой тайной сексуальной агрессивности. С годами человеческая масса, именно вследствие своей безликости, стала необходимой ему, как допинг или наркотик.

Что касается женщин, то они никогда не играли в его жизни значительной роли. Если он и любил кого-то из них, так только мертвых. Свою покойную мать. Свою племянницу Гели Раубаль, которую довел до самоубийства. Их портреты он повесил в своем кабинете. Гитлер скептически относился к интеллектуальным возможностям прекрасного пола, но любил появляться в обществе красивых женщин, соответствовавших его эстетике, как картины старых добрых художников-реалистов.

— Мой фюрер, — сказал Геббельс, — позволю себе напомнить, что Магда ждет нас и что она целый день готовила сегодня ваши любимые блюда.

— Мы не омрачим ей этого прекрасного дня, — успокоил его Гитлер.

Впервые он увидел Магду Геббельс три года назад в канцелярии гаулейтера Берлина. Магда — тогда фрау Квандт — была новой секретаршей Геббельса. Она сразу привлекла внимание Гитлера столь ценимым им сочетанием женственности и скромности. Магда блистала красотой, со вкусом одевалась и никогда не перечила. А ее глаза, блестящие, загадочные, поражали выражением легкой, почти неуловимой грусти, и было в них что-то еще, совсем уж непостижимое, колдующее. Фюрер даже пожалел о том, что его сердце отдано Германии и провидение не отмерило ему времени для семейной жизни. Тем не менее ему хотелось видеть эту женщину рядом с собой.

Выход оказался простым. Гитлер содействовал браку Магды Квандт с доктором Геббельсом и даже был свидетелем на их свадьбе. Теперь он мог часто бывать в ее обществе. Она сама готовила для фюрера вегетарианскую еду, сама прислуживала ему за столом, ненавязчивая и преданная.

— Придет время, и вы станете первой дамой Германии, образцом для каждой арийской женщины, — пообещал ей Гитлер.

* * *