Чаша цикуты. Сократ

И это была правда. Он легко соблазнил жену царя Агидема Тимею, и она родила от него сына, которого назвала Алкивиадом. А когда ему сказали, что он этим поступком оскорбил царя, он ответил, что спартанцы должны радоваться содеянному им, так как отныне на спартанский престол взойдут его потомки...

Агидем в конце концов решил избавиться от Алкивиада. И не только потому, что тот соблазнил Тимею. Бесчисленные победы Алкивиада породили среди спартанцев, как весенний дождь порождает траву, сотни завистников. И однажды, когда Алкивиад находился в Ионии, спартанские эфоры прислали туда приказ убить его.

   — Но боги были на моей стороне, — сказал Алкивиад. — Среди спартанцев нашлись верные люди, которые тайно предупредили меня о приказе эфоров. И те, кому было приказано убить меня, погибли сами.

   — Тогда ты вспомнил об Афинах, Алкивиад? — спросил Сократ. — Спарта стала для тебя врагом, и ты вспомнил о родине, верно?

   — Нет, — тяжко вздохнул Алкивиад. — Я не смел тогда подумать об Афинах. Нет, не смел. Я перешёл на сторону персов, Сократ. К сатрапу АртексерксаТиссаферну. И понравился ему.

Персидский сатрап Тиссаферн, по свидетельству тех, кто хорошо знал его, был коварным и злым человеком. Чтоб понравиться ему, надо было проявить недюжинную изворотливость и способность хамелеона. Впрочем, в искусстве менять свой облик, приспосабливаться к образу жизни других народов Алкивиад превзошёл многих. В Спарте его видели отпустившим длинные, ниже плеч волосы. Говорили, что он купался там в холодной воде, чего никогда не делают благоразумные афиняне, ел чёрный ячменный хлеб, не пользовался благовониями, постоянно занимался гимнастикой и носил простую одежду. Зато в Ионии являл собой нечто совершенно противоположное: казался человеком изнеженным, предавался утончённым удовольствиям и был легкомыслен, как юноша. Во Фракии же был грубым, много пил, скакал на лошадях, охотился на диких кабанов и любил опасные мужские игры.

   — У Тиссаферна я жил роскошно, сорил деньгами, имел пышный дворец.

   — Но оставался ли самим собой, Алкивиад? — спросил Сократ.

   — Не знаю, — ответил Алкивиад. — Конечно, я менял маски, но ни одна из них не пристала к моему лицу, верно?

   — Чем же, какой маской ты очаровал Тиссаферна, злейшего врага всех греков — и афинян, и спартанцев? Ведь не только искусной лестью, Алкивиад? Ты дал ему совет как стратег, не правда ли? В других советах Тиссаферн не нуждался.

   — Да, учитель, — неохотно ответил Алкивиад. — Я дал ему совет. Я сказал ему: не верь пи афинянам, ни спартанцам, но помогай и тем и другим ровно настолько, чтобы они, постоянно воюя, не смогли окончательно победить друг друга, но становились бы всё время слабее.

   — Этот совет дан маской или тобой?

   — Не знаю. Но вот чего я добился: и афиняне, и спартанцы стали жалеть о том, что в своё время охотились за моей головой. Они начали искать моей дружбы. Я предпочёл афинян. И вот я здесь, мой учитель. Теперь, размышляя о случившемся, я думаю, что иного пути для возвращения в Афины у меня не было. Нужно было пройти именно этот путь: от бегства с «Саламинии» через Лакедемон и Тиссаферна. Смотри, как это было: ненависть одних я гасил любовью других, пока не вернулся к тому, с чего начал: я вновь хочу послужить величию Афин.

   — Но не идёшь ли ты по кругу, Алкивиад? Если по кругу, то встретишься с тем, что уже было: снова Афины предадут тебя, снова бегство, опять Лакедемон, опять Тиссаферн. И снова по пятам за тобой будет следовать заговор, смерть.

   — Это подсказывает тебе твой демоний, Сократ?

   — Ты не о том молишься богам, Алкивиад. Помнишь ли, как однажды ты направлялся к храму Зевса, чтобы сотворить там молитву, а я остановил тебя и спросил, с какой молитвой ты намерен обратиться к Зевсу?

   — Да, помню, хотя это было очень давно. Ты сказал тогда, что лучше не молиться вовсе, чем просить у Бога то, истинную цену чему ты не знаешь.

   — Ты просишь у богов могущества для Афин через твоё посредничество, потому что хочешь таким образом прославиться. Но знаешь ли ты, какой ценой достанется тебе эта слава?

   — Что говорит тебе твой демоний, Сократ? Ты не ответил на этот вопрос. Я ничего не знаю о цене славы. Но что мне делать? Ведь никакого другого искусства, кроме искусства войны, я не знаю. И вот моя судьба воевать. И разве плохо, что я молю богов о победе? О чём же ещё? Земледелец просит богов об урожае, мореход — о попутном ветре, купец — о богатстве, девушка — о красоте. Разве может стратег желать чего-то иного, чем победа?

   — Может, Алкивиад. Люди привыкли к тому, что ты всегда побеждаешь, что для тебя нет ничего невозможного, что при одном лишь твоём появлении враг бросает оружие и сдаётся. Они так привыкли к этому, Алкивиад, что достаточно будет одной неудачи, одного поражения, чтобы приписать тебе это как преступление. Другие стратеги на десять поражений добиваются одной победы и уже прославлены на всю жизнь. Одно твоё поражение после ста блистательных побед может вызвать гнев и проклятие афинян.

   — Вот я и прошу, чтобы боги даровали мне победу, Сократ.

   — Да. Но хватит ли у богов щедрости и на этот раз?