Часовщик с Филигранной улицы

Они пили черный чай. Мацумото оказался англичанином в не меньшей степени, чем Фрэнсис Фэншоу.

– Приезд сюда не доставил вам слишком больших неудобств? – спросил, наконец, Таниэль, когда все уже было сказано о погоде и картинах.

Мацумото отрицательно помотал головой.

– Нет, нисколько. Но после этого мне немедленно надо будет отправляться домой, – он вздохнул. – По правде говоря, меня серьезно беспокоит ситуация вокруг замка Мацумото. Моему отцу приходится в одиночку сражаться с правительством, которое уже довольно давно требует от него, чтобы он продал родовое гнездо. Вначале мне казалось, что все это не слишком серьезно, но в последнее время я получаю от него все более тревожные письма, так что, к сожалению, сразу же после торжества мне надо будет мчаться ему на помощь. Есть такая штука – закон об упразднении замков, который…

– Да-да, я знаю, – перебил его Таниэль. – Но что с вами будет, если они все же заберут его?

– Переедем в новый дом в Токио, я полагаю. Не думайте, император не собирается превращать своих аристократов в бездомных попрошаек. Он не так уж и плох, – сказал Мацумото, но вид у него был мрачный. – Господи, как же здесь холодно. Я никого не предупредил, что приеду, так что тут нечем топить.

– Давайте постоим несколько минут снаружи. После этого мы будем себя здесь чувствовать, как в тропиках.

– Наверное, я зря это сказал, – пожалел Мацумото, но, захватив с собой чай, послушно вышел на балкон.

С балкона открывалась широкая панорама: выставочная деревня, а вдалеке за ней – Гайд-парк, хоть и отчасти загороженный лесами слева. Небо на горизонте было темно-синим, и деревня внизу светилась огоньками. Стоящую неподалеку пагоду украшали бумажные фонарики и длинные узкие ленты. Плотники соорудили перед ней широкую сцену. На сцене уже воздвигли копию вытянутых, украшенных резьбой ворот из деревни, служащих аркой просцениума, и теперь парнишки, красившие ворота в ярко-алый цвет, замахивались друг на друга кистями с краской.

Позади них появилась Грэйс. В руках у нее был только что купленный в лавке Накамуры бенгальский огонь, и она рисовала им в воздухе светящиеся спирали.

– Наконец-то удалось улизнуть, – сказала она. – Что происходит там внизу?

– Шоу Гилберта и Салливана, – ответил Таниэль. – Премьера состоится здесь в воскресенье.

– Таниэль будет играть в ней на фортепьяно, – пояснила Грэйс, обращаясь к Мацумото, но он только пробормотал что-то вежливое в ответ, так что Таниэлю показалось, что он просто не расслышал ее слова.

Втроем они наблюдали, как женщины, встав на лестницы, чтобы доставать до выступающих балок пагоды, проверяли с помощью зажженных свечей, которые передавали им снизу мужчины, надежность бумажных фонариков. Пламя высвечивало складки их кимоно, придавая им отточенную остроту, мерцая, отражалось в их черных волосах и поясах из шелка. Поздние посетители деревни, привлеченные огнями, стекались сюда посмотреть на происходящее.

Из расположенной под их балконом лавки фейерверков появилась знакомая воинственная фигура Юки.

– Эй, послушай, – окликнула его Грэйс, – я взяла бенгальский огонь и оставила деньги на прилавке!

Юки посмотрел вверх и кивнул, но затем его взгляд уперся в Мацумото.

– Западная обезьяна! – выкрикнул он по-японски.

– Сам ты обезьяна, – ответил ему Таниэль. – Ты живешь в Лондоне, маленький ублюдок!

Мацумото передернул плечами. Он был еще достаточно молод, и его расстраивало неодобрительное отношение со стороны других людей.

– Послушайте, в Риме надо поступать как римляне, – попытался утешить его Таниэль.

Мацумото покачал головой.

– Я в этом не уверен. Иногда я чувствую себя в этой одежде каким-то разодетым павлином, и мне начинает казаться, что, одеваясь на западный манер, я способствую разрушению того, что делает из нас нацию.

– О чем вы разговариваете? – поинтересовалась Грэйс.

– Мальчишка нагрубил ему, потому что он одет по-западному, – объяснил Таниэль.

– Но почему?

– Потому что он – только что вылупившийся невменяемый националист, и ему хочется, чтобы все японцы одевались как самураи и рычали на прохожих. Лавка внизу принадлежит его отцу. Я уже говорил, что неразумно оставлять его наедине с пятьюдесятью тоннами пороха и ненавистью по отношению к каждому, кто носит сюртук, но нельзя же посадить его в тюрьму только за то, что он, может быть, сделает в будущем, – ответил Таниэль, подумав, что следует рассказать Мори о том, что в поведении Юки ничего не меняется. Мори, конечно, и так это знает, но имеет смысл донести до него, что Таниэлю об этом тоже известно.

– Пиджак лучше, чем эти идиотские кимоно, – заметила Грэйс.

– Я с ним поговорю, – сказал Мацумото.

– Мацумото! Ты ведь просто не можешь смириться с мыслью, что есть кто-то, кто относится к тебе без восторженного обожания… так ведь? Ты не хочешь меня слушать? Я ведь разговариваю сама с собой, – пробормотала она вслед отъезжающему лифту.

Таниэль облокотолся на балконные перила и смотрел вниз, чтобы не пропустить взрыва, если он вдруг последует. Грэйс встала рядом с ним.