Часовщик с Филигранной улицы

Мори поднял голову и впервые посмотрел ей прямо в глаза; его взгляд не был сердитым, скорее слегка удивленным. Грэйс внезапно почувствовала себя так, как будто швырнула камень в снайпера, пусть не очень метко, но настоящий камень.

– Пожалуйста, забудьте об этом и пойдите мне навстречу, вы лучше всех знаете: в мире есть другие игрушки. Это очень важная работа.

– Вы украли мою любимую игрушку, – медленно повторил он, делая упор на слове «игрушка», – а теперь вы пригласили меня сюда поиграть с новой игрушкой, чья душа представляет собой способную рассуждать машину, ездящую по рельсам. Но мне не нравится игрушечная железная дорога, она слишком скучная и рождает желание устроить крушение, просто ради разнообразия.

Грэйс сглотнула слюну.

– Простите, я заслужила отповедь за свою высокомерную метафору. Еще раз извините, я хотела пошутить.

– У вас наверху нет фортепьяно, – сказал Мори, теперь его голос звучал как обычно.

– Надо… сперва поменять полы.

– Но на вид пол новый.

– Вы правы, – смутившись, согласилась она.

– Понятно. Ну что же, я, пожалуй, пойду, мне уже делают заказы к Рождеству.

– Ах, нет… – бормотала она, следуя за ним, поскольку Мори начал подниматься по ступенькам, не дожидаясь ее ответа.

Немного замешкавшись, Грэйс последовала за ним, уверенная, что должна проводить гостя. Ей редко приходилось сталкиваться с по-настоящему враждебным отношением к себе, поэтому, только идя за ним, она постепенно пришла к осознанию, что он не просто наказывает ее за первоначально высокомерный тон, нет: это была откровенная угроза.

– А из их семечек вырастут потом новые грушевые деревья? – окликнул его, стоя на лестнице, Таниэль.

Грэйс больно было дышать. Ей хотелось затащить Таниэля в дом.

– Нет, я не смог уместить в них механизм, необходимый для целого дерева, – ответил Мори. Он взял из корзины следующую грушу и взобрался на нижнюю развилку ствола, чтобы подать ее Таниэлю. На золотой поверхности плода полосками отразились их пальцы.

– Я пойду домой. До вечера.

– Вы так быстро уходите.

– Я ничем не смог помочь.

– А… Ничего страшного. Я тут еще побуду, мне надо дождаться, пока придет человек, который будет класть ковровое покрытие.

– Через десять минут.

– Почему бы вам тогда не подождать его вместе с нами?

– Нет, мне надо идти.

– Мори, – начал Таниэль.

– Нет-нет, я не могу, я оставил хлеб в духовке, – ответил Мори, уже спустившись с дерева на землю. Он вышел на улицу через покрытые ржавчиной ворота и растворился среди прохожих и экипажей.

Таниэль начал спускаться вниз, и Грэйс подошла к лестнице. Стоя на траве, Таниэль стряхивал с рук веточки и мох; от него пахло листьями.

– Я ему не нравлюсь, – натянуто объяснила Грэйс. – Весь его визит в лабораторию занял около сорока секунд.

– Он всегда ведет себя немного странно, не принимайте это близко к сердцу, – со вздохом сказал Таниэль.

– Думаю, тут нет ничего удивительного. Ему будет вас ужасно не хватать.

Таниэль провел руками по волосам, вытащил из них листик и, бросив его вниз, следил, как он плавно опускается на землю.

– Он с этим в конце концов смирится.

– Каким образом? Этого ничто не предвещает; он и так знает ответы на все вопросы, и, если его нельзя убедить сейчас, это невозможно будет сделать и в будущем.

Таниэль, по-видимому, собрался возразить, но в это время налетел порыв ветра и сорвал грушу с дерева. Таниэль, охнув, наклонился, выискивая ее среди высокой травы, но неожиданно остановился. Грэйс не успела спросить его, в чем дело: она увидела, как из травы прямо на глазах тянется вверх вдоль ствола тонкий золотой стебель. Обвив дерево, он выпустил маленькие веточки и новые вьющиеся стебли, прилепившиеся к стволу и старым, выпирающим из земли корням груши. На веточках с легкими щелчками стали распускаться крошечные листочки; они все-таки отличались от настоящих и разворачивались, подобно бумаге, пока не приобрели форму, характерную для плюща. Они оба, замерев, следили за происходящим; плющ рос медленнее, уже не так быстро тянулся вверх, а затем остановился на высоте человеческого роста, его листья блестели в холодном дневном свете.

– Неплохо! – рассмеялся Таниэль.

Грэйс прикоснулась к его руке. Другие груши тоже стали падать на землю, и золотой плющ постепенно обвил стволы всех деревьев. Вытягиваясь на несколько последних дюймов, лианы поскрипывали и звенели, от этого звука у Грэйс заныли зубы. В золоте отражались небо и листва, и казалось, что это взбаламученная вода взбегает вверх по стволам деревьев вместо того, чтобы стекать вниз. Вне всякого сомнения, это было восхитительное зрелище, но Грэйс предпочла бы не видеть его.

– Его имя, – сказала она, – оно ведь означает «лес»? «Чаща», нечто вроде этого? – от общения с Мацумото у нее в памяти сохранились некоторые обрывки японского.

– В прошлом… да, возможно, так и было, пока в это не вмешалась аристократическая манера написания. Почему вы спрашиваете?

Грэйс пожала плечами. Маловероятно, чтобы он был сведущ в восточной поэзии.