Часовые Вселенной

— Все, что от тебя требуется, чтобы доказать свою сообразительность, — это передать коменданту записку.

Колум так и вытаращил глаза от ужаса:

— Никак нельзя. В этот час его не положено беспокоить. Начальник караула не позволит. Он…

— Тебя и не просят доставить коменданту записку сию же минуту. Вручишь утром ему лично, когда он проснется.

— Это другое дело, — с явным облегчением сказал Колум. — Только я должен вас предупредить: если записка ему не понравится, попадет вам, а не мне.

— Меня он не тронет, иначе я его так трону… — заявил Лиминг, как будто констатировал непререкаемую истину — Давай пиши.

Прислонив ружье к противоположной стене коридора, Колум откопал в недрах кармана карандаш и бумагу. Глаза его выпучились от напряжения. Он готовился к невероятно трудной задаче — нацарапать десяток-другой слов.

— Его Высокородию, Мерзейшему из Надзирателей.

— Что такое «мерзейший из надзирателей»? — спросил Колум, борясь с незнакомым написанием земных слов.

— Это такой титул, вроде «Вашего Высочества». Ведь он у вас и вправду высокий. — Лиминг почесал нос, наблюдая, как охранник потеет над письмом.

Потом стал медленно диктовать, стараясь, чтобы каллиграфический талант Колума поспевал за его темпом.

— Питание скудное, и качество его отвратительное. Я ослаб, потерял в весе, все ребра торчат наружу. Моему Юстасу это не по нраву. Чем больше я худею, тем больше он свирепеет. Стремительно приближается момент, когда я вынужден буду снять с себя всякую ответственность за его поступки. Поэтому прошу Ваше Высокомерзейшее Надзирательство отнестись к этому со всей серьезностью.

— Больно уж много слов, да еще какие длинные, — посетовал Колум с видом измученного крокодила. — Когда сменюсь с дежурства, придется переписать поразборчивее.

— Понимаю и ценю те труды, которые ты взял на себя, желая мне помочь. — Лиминг так и излучал братскую любовь. — Именно поэтому я уверен, что ты будешь жив-здоров до тех пор, пока не выполнишь мое поручение.

— Хотелось бы пожить подольше, — заныл Колум, снова выпучив глаза. — Ведь я тоже имею право жить, верно?

— Именно так я ему и сказал, — произнес Лиминг, сделав вид, как будто промучился всю ночь, доказывая неоспоримый факт, но гарантировать успех пока не может.

— Мне больше нельзя говорить с вами, — спохватился вдруг Колум, подхватив ружье, — И вообще разговаривать с вами не положено. Если начальник караула меня застукает…

— Его дни сочтены, — холодно произнес Лиминг. — Он не переживет даже собственной смерти.

Колум, уже протянувший было руку, чтобы закрыть глазок, замер, будто его хватили обухом. Потом спросил:

— А разве можно пережить свою смерть?

— Все зависит от метода убийства, — пояснил Лиминг. — Есть такие, о которых ты никогда не слыхал и даже вообразить себе не можешь, что это такое.

Туг Колум потерял к беседе всякий интерес и захлопнул глазок. Лиминг вернулся на свою скамейку и растянулся на ней во весь рост. Свет угас. Семь звезд заглянули в оконце — и путь к ним ему не заказан!

Наутро завтрак запоздал на час, но зато он состоял из миски тепловатой кашицы, двух толстых ломтей черного хлеба, густо намазанных жиром, и большой кружки теплой жидкости, отдаленно напоминающей слабенький кофе. Он проглотил все это с растущим торжеством. По контрасту с тем, что ему приносили обычно, сегодняшняя еда казалась рождественским обедом. Настроение резко подскочило.

Ни в этот день, ни на следующий приглашения на вторую беседу не поступило. Комендант затаился на целую неделю. Как видно, Его Мерзейшее Надзирательство все еще ожидает ответа из латианского сектора и не склонно предпринимать никаких действий до его получения. Тем не менее еда стала получше, и Лиминг расценил этот факт как подтверждение того, что кто-то хочет застраховать себя от напастей.

Затем, как-то рано поутру, ригелиане устроили представление. Из камеры их не было видно, но зато прекрасно слышно. Каждый день, примерно через час посте рассвета, раздавался топот двух тысяч пар ног, который удалялся в сторону мастерских. Обычно это был единственный звук — ни голосов, ни обрывков разговоров, только усталая поступь да изредка выкрики охраны.

На этот раз они шли с песней, и в их пронзительных голосах слышался ясный вызов.

Оглушительный нестройный хор выводил что-то вроде: «Асга Зангаста — грязный старикашка, у него на пузе блохи, а в носу — какашка!» Это должно было звучать глупо и по-детски. Но нет, их единодушный порыв, казалось, придавал песенке скрытую угрозу.

Заорали охранники. Пение становилось все громче, причем вместе с силой звука рос и вызов. Стоя под окном, Лиминг напряженно прислушивался. Именно в такой оскорбительной форме он впервые услышал упоминание об Асте Зангасте, который, вероятно, был правителем этой планеты, диктатором, а может быть — просто главным головорезом.

Рев двух тысяч глоток достиг крешендо. Охранники бесновались, но их выкрики тонули в общем гвалте. Где-то раздался предупредительный выстрел. Часовые на сторожевых вышках развернули пулеметы, нацеливая их на двор.