Частная жизнь импрессионистов

Ренуар, приводивший сюда Алину, когда ухаживал за ней, впоследствии всегда вспоминал о тех днях с ностальгией: тогда впереди у них еще было много времени, и они извлекали из него все, что могли. Тем летом там, на террасе отеля «Фурнез», он написал «Завтрак гребцов»: длинный стол, уставленный бутылками, вокруг него, расслабившись после долгого завтрака, сидит компания – буйство красок и оживленная беседа. К тому времени Ренуар был уже почти членом хозяйской семьи. Его часто кормили в обмен на картину. Стены отеля вскоре были обвешаны «ренуарами». (Это место, украшенное репродукциями картин импрессионистов, существует по сей день, а во дворе стоит реплика кайботтовской лодки.)

На картине «Завтрак гребцов» Алина сидит на переднем плане с маленькой собачкой-грифоном на коленях. Кайботт тоже обожал это место, и скорее всего именно он изображен на картине справа. Женщина, с которой он разговаривает, похожа на Мэри Кассат. Если это она, то собачка на коленях Алины, возможно, та самая, которую Дега выписал для нее.

Кайботту нравилась Алина, он опекал ее, как младшую сестру. Эллен Андре и ее друзья тоже очень симпатизировали ей. Эллен говорила, что они должны поработать над ее акцентом, чтобы сделать из нее настоящую парижанку.

Но Алина не стремилась становиться настоящей парижанкой. Так же, как Ренуар, она предпочитала простые радости жизни. Алина хорошо гребла и обожала воду. Ренуар учил ее плавать, обвязывая вокруг талии веревкой, и скоро она уже плавала как рыба.

Гости отеля «Фурнез» засиживались глубоко за полночь. На закате столы сдвигали к краям террасы, и начинались танцы. Ренуар топтался, наступая на ноги Алине, которая вальсировала блестяще.

В почти сорокалетнем возрасте Ренуар обрел любовь всей своей жизни. Но его все больше тревожила работа. В то лето у него случилось нечто вроде кризиса: он был уверен, что его тянет в каком-то другом направлении, но не мог толком понять, куда именно. Будущее импрессионизма вызывало у него сомнения, однако он далеко не был уверен, что способен предложить жизнеспособную альтернативу. Он боялся застоя и хотел использовать средства, которые приносили портретные заказы, на то, чтобы продолжить учебу. Дега считал, что Ренуар сошел с ума, что, решив стать салонным художником, он должен просто с удовольствием пользоваться деньгами, но Ренуар был уверен, что не развивается в смысле живописной техники.

Что касается Алины, она никаких сложностей не видела, единственно важным считала то, что Ренуар должен рисовать, и не понимала его терзаний в поисках стиля и новых сюжетов. Но поскольку его самого беспокоило отсутствие свежих мотивов, она предложила поехать в Бургундию, в ее родной Эссуа, где жизнь недорога и где он мог бы спокойно рисовать.

Мадам Шариго и слышать об этом не желала: чтобы ее драгоценная, способная дочка связала свою жизнь с нищим художником?! Да и Ренуару не хотелось покидать Париж. Захолустная бургундская деревушка вдали от Салона и вновь обретенных поклонников-коллекционеров… Это могло закончиться тем, что он сделает шаг назад в своем искусстве.

Казалось, решения нет. В отчаянии Алина вернулась к прежней работодательнице и попыталась снова жить самостоятельно, избегая по возможности встреч с возлюбленным. И тогда, всю осень и зиму промучившись в раздумьях, Ренуар принял беспрецедентное и радикальное для себя решение: он должен отправиться в путешествие. Следующей весной он уехал – без Алины – в Алжир.

Тем временем Мане пребывал в Бельвю, деревне на окраине Медона, в шести милях к западу от Парижа. Он провел там все лето и часть осени, вплоть до ноября. Доктора Сиредэя по-прежнему беспокоило его состояние. Он рекомендовал гидротерапевтическую клинику у подножия медонской террасы. Предполагалось, что эта клиника лучше клиники Бени-Барда.

30 марта Мане в сопровождении Сюзанны покинул Париж. На вершине холма, возвышающегося над Сеной, они сняли виллу по адресу Рут де Гард, 41, где Мане и оказался заперт на пять месяцев, принимая водные процедуры и слушая игру Сюзанны на фортепьяно. Это место он ненавидел даже больше, чем клинику Бени-Барда.

Я отбываю здесь епитимью, какой на меня никогда в жизни еще не накладывали, – писал он в Париж Мери Лоран. – Тем не менее, если это поможет, оно того будет стоить.

Но пока, напротив, пронизывающие, как молния, боли в ноге стали почти постоянными.