Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

У нас весна, такое настроение, как в Малороссии на Пасху: тепло, солнечно, звон, вспоминается прошлое. Приезжайте! [ЧПСП. Т. 7. С. 166–168].

В своем письме Чехов отнюдь не выступает в роли обвинителя, а почтительно и бережно по отношению к самолюбию близкого ему человека пытается объяснить ему свою позицию и убедить, что и его самого, и Золя, волнует не «еврейский вопрос» и не личность Дрейфуса, а справедливость и гражданские права.

Художнице Александре Хотяинцевой[280] он писал 9 (21) февраля 1898 г.

Вы спрашиваете меня, все ли я еще думаю, что Зола прав. А я Вас спрашиваю: неужели Вы обо мне такого дурного мнения, что могли усумниться хоть на минуту, что я не на стороне Зола? За один ноготь на его пальце я отдам всех, кто судит его теперь в ассизах, всех этих генералов и благородных свидетелей. Я читаю стенографический отчет и не нахожу, чтобы Зола был неправ, и не вижу, какие тут еще нужны preuves[281]

.

Письмо брату Александру от 23 февраля (7 марта) 1898 г. написано без обиняков в конкретно осудительном по отношению к суворинской газете, где он состоял сотрудником, тоне:

В деле Зола «Новое время» вело себя просто гнусно. По сему поводу мы со старцем обменялись письмами (впрочем, в тоне весьма умеренном), — и замолкли оба. Я не хочу писать и не хочу его писем, в которых он оправдывает бестактность своей газеты тем, что любит военных, — не хочу, потому что все это мне уже давно наскучило. Я тоже люблю военных, но я не позволил бы кактусам, будь у меня газета, в Приложении печатать роман Зола задаром, а в газете выливать на этого же Зола помои — и за что? за то, что никогда не было знакомо ни одному из кактусов, за благородный порыв и душевную чистоту. И как бы то ни было, ругать Зола, когда он под судом — это не литературно [ЧПСП. Т. 7. С. 174–175].

Активная позиция, занятая Сувориным в отношении «лакея еврейской плутократии» Золя, не мешала ему, пользуясь отсутствием франко-русской конвенции по авторскому праву, наживаться, печатая роман «Париж» «с продолжениями», и готовить его выпуск отдельной книгой. Столь циничная корысть и беспринципность старого друга, конечно, тоже болезненно задевала Чехова как глубоко порядочного человека.

Интересное свидетельство об ответе Суворина на комментируемое письмо находится в воспоминаниях М. М. Ковалевского: «Как горячо относился Чехов ко всякой несправедливости, вызываемой национальными или религиозными счетами, об этом можно судить по его отношению к делу Дрейфуса. ‹…› Серьезно познакомившись с ним, Чехов написал длинное письмо А. С. Суворину, жившему в это время в Париже <неточность: Суворин приехал в Париж позднее>. Письмо это, как можно судить из ответа, им полученного, произвело ожидаемое действие: уверенность Суворина в виновности Дрейфуса была поколеблена; но это обстоятельство нимало не отразилось на отношении „Нового времени“ к знаменитому процессу…» («Об А. П. Чехове» — «Биржевые ведомости», 1915, № 15185, 2 ноября, утренний вып.). О том же говорится в неопубликованных воспоминаниях Ковалевского: «Во время известного дела Дрейфуса он <Чехов> с жаром читал газеты и, убедившись в невинности „оклеветанного еврея“, писал не кому другому, как Суворину, горячие письма о том, что нечестно травить ни в чем неповинного человека. Суворин, как рассказывал мне Чехов, в ответ на одно из таких писем, написал ему: „Вы меня убедили“. „Никогда, однако, — прибавлял Чехов, — ’Новое время’ не обрушивалось с большей злобой на несчастного капитана, как в недели и месяцы, следовавшие за этим письмом“. „Чем же объяснить это?“ — спросил я. „Не чем другим, — ответил Чехов, — как крайней бесхарактерностью Суворина. Я не знаю человека более нерешительного и даже в делах, касающихся собственного семейства“» [ЧПСП. Т. 7. С. 167–168].

Возвращаясь из Ниццы в Россию, Чехов заехал в Париж, где по протекции своего старого таганрогского приятеля Ивана Павловского, находившегося в то время там в качестве корреспондента «Нового времени», встретился с Бернардом Лазаром — автором уже упоминавшейся брошюры, в которой был впервые обоснованно поднят вопрос о необходимости пересмотра дела Дрейфуса. Вот как отразилась эта встреча в его письме ‹…› П. Иорданову:

«Полный отчет по делу Зола купил и пришлю. Вчера я виделся с Бернард Лазаром, автором брошюры, которая послужила началом войны, и взял у него все, что есть интересного по дрейфусовой части — и тоже пришлю. Дело Дрейфуса, как обнаруживается мало-помалу, это крупное мошенничество. Изменник настоящий Эстергази, а документы фабриковались в Брюсселе; об этом было известно правительству, в том числе и Казимиру Перье, который с самого начала не верил в виновность Дрейфуса и теперь не верит»[282] (П. Иорданову, 21 апреля / 3 мая 1898 г.).

Бернард Лазар предложил превратить состоявшуюся у них беседу в интервью Чехова французской печати, и Чехов ее записал. Однако из этой затеи получилась какая-то путаница. Некоторую ясность в нее вносит отправленное за несколько дней до отъезда из Парижа письмо Чехова ‹…› И. Павловскому ‹…›: