Чехов в жизни

Когда я познакомился и мне впервые пришлось говорить с ней, то меня прежде всего поразило ее редкое и красивое имя – Ариадна. Оно так шло к ней! Это была брюнетка, очень худая, очень тонкая, гибкая, стройная, чрезвычайно грациозная, с изящными, в высшей степени благородными чертами лица. У нее тоже блестели глаза, но у брата они блестели холодно и слащаво, как леденцы, в ее же взгляде светилась молодость, красивая, гордая. Она покорила меня в первый же день знакомства – и не могло быть иначе. Первые впечатления были так властны, что я до сих пор не расстаюсь с иллюзиями, мне все еще хочется думать, что у природы, когда она творила эту девушку, был какой-то широкий, изумительный замысел. Голос Ариадны, ее шаги, шляпка и даже отпечатки ее ножек на песчаном берегу, где она удила пескарей, вызывали во мне радость, страстную жажду жизни. По прекрасному лицу и прекрасным формам я судил о душевной организации, и каждое слово Ариадны, каждая улыбка восхищали меня, подкупали и заставляли предполагать в ней возвышенную душу. Она была ласкова, разговорчива, весела, проста в обращении, поэтично верила в Бога, поэтично рассуждала о смерти, и в ее душевном складе было такое богатство оттенков, что даже своим недостаткам она могла придавать какие-то особенные, милые свойства. <…> Эти необузданные желания порой приводили в отчаяние всю усадьбу, но выражала она их с таким изяществом, что ей в конце концов все прощалось и все позволялось, как богине или жене Цезаря. Любовь моя была трогательна, и ее скоро все заметили: и мой отец, и соседи, и мужики. И все мне сочувствовали. Когда, случалось, я угощал рабочих водкой, то они кланялись и говорили:

– Дай Бог вам жениться на котловичевой барышне.

И сама Ариадна знала, что я ее люблю. Она часто приезжала к нам верхом или на шарабане и проводила иногда целые дни со мною и с отцом.

«Ариадна». 1895

Я на письма всегда отвечаю, и не Вам меня в этом упрекать! А Вы, дядя? не сочли нужным это сделать! Я Вам писала последняя. Но так как Ваше непостоянство мне давно известно, то не очень обиделась на это! Итак, Вы в Крыму, а я сильно рассчитывала повидать Вас здесь, думала, Вы опять поедете куда-нибудь и заедете сюда. Так весной здесь говорили со слов Ковалевского. Я нарочно старалась пожить здесь подольше, чтобы повидать Вас! А то, знаете, я полчаса не застала Вас в Петербурге! Почему-то не воображала, что при Вашей скупости Вы поедете с Nord Express. Ну что же Вам рассказать бы про себя. С одной стороны, со стороны занятий, мне живется хорошо, но все остальное время погибаю от тоски. Обществом Петруши и Вари насытилась до того, что иногда хочется не видеть их неделю, а этого нельзя. Заграница и Париж не изменили их ни на каплю. Все то же времяпрепровождение, те же разговоры, тот же многоуважаемый Савва Иванович! Больше почти никого не вижу. Была одна русская семья, но уехала. Те хорошие интересные люди, но уже слишком погруженные в политическую экономию и Карла Маркса. О Вас там говорили как о божестве, особенно прочтя «Мою жизнь»! Спрашивали меня, какие Ваши убеждения, но я могла ответить на это мало и не подробно, насчет же того, «марксист» Вы или нет – и ничего не могла сказать! Ну напишите же побольше про себя. Говорят, Вы теперь толще меня. Значит, красивы?

Когда же Ваша свадьба? Мне здесь покоя не дают с этим! И где Ваша невеста? А все-таки гадко с Вашей стороны не сообщить об этом такому старому приятелю, как я.

Л. С. Мизинова – Чехову. 13 (25) сентября 1898 г. Париж

Если бы Вы знали, как я обрадовался Вашему письму! Вы жестокосердечная, Вы толстая, Вам не понять этой моей радости. Да, я в Ялте и буду жить здесь, пока не выпадет снег. Из Москвы не хотелось уезжать, очень не хотелось, но нужно было уезжать, так как я все еще пребываю в незаконной связи с бациллами – и рассказы о том, будто я пополнел и даже потолстел, это пустая басня. И то, что я женюсь, тоже басня, пущенная в свет Вами. Вы знаете, что я никогда не женюсь без Вашего позволения, Вы в этом уверены, но все же пускаете разные слухи – вероятно, по логике старого охотника, который и сам не стреляет из ружья, и другим не дает, а только ворчит и кряхтит, лежа на печке. Нет, милая Лика, нет! Без Вашего позволения я не женюсь, и, прежде чем жениться, я еще покажу Вам кузькину мать, извините за выражение. Вот приезжайте-ка в Ялту. <…>

У Немировича и Станиславского очень интересный театр. Прекрасные актрисочки. Если бы я остался еще немного, то потерял бы голову. Чем старше я становлюсь, тем чаще и полнее бьется во мне пульс жизни. Намотайте себе это на ус. Но не бойтесь. Я не стану огорчать «моих друзей» и не осмелюсь на то, на что они осмеливались так успешно.

Еще раз повторяю: Ваше письмо меня очень, очень порадовало, и я боюсь, что Вы не поверите этому и не скоро ответите мне. Клянусь Вам, Лика, что без Вас мне скучно.

Чехов – Л. С. Мизиновой. 21 сентября 1898 г. Ялта