Чехов в жизни

Любопытно, что, дословно повторяя некоторые фрагменты «Отрывка» в «Египетских ночах», Пушкин производит существенный сдвиг в сторону привычной для него, доминирующей поэтической парадигмы, меняет ключевое понятие. «Мой приятель был самый простой и обыкновенный человек, хотя и стихотворец» («Отрывок»)[45]. – «Однако ж он был поэт, страсть его была неодолима…» («Египетские ночи»)[46]

. И вся характеристика Чарского в «Египетских ночах» сдвинута от профессионализма к «светскости». Герой же «Отрывка» оказывается предсказанием новой парадигмы, новым авторским образом, но еще преждевременным.

При всех существенных различиях в пушкинском Поэте и чеховском литераторе обнаруживается некоторое внутреннее родство. Зависимость от голоса Музы и личное чувство долга как авторские стимулы в каком-то смысле совпадают. Ибо противостоят зависимости от ближайшего социального контекста, от «общества», характерной для писателя.

Это и дало основание Поэту новой эпохи объединить Пушкина и Чехова (но уже под знаком чеховской литераторской парадигмы), противопоставив их личное жизнетворчество демонстративной идеологичности писательской парадигмы.

«Изо всего русского я теперь больше всего люблю русскую детскость Пушкина и Чехова, их застенчивую неозабоченность насчет таких громких вещей, как конечные цели человечества и их собственное спасение, – записывает герой „Доктора Живаго“. – Во всем этом хорошо разбирались и они, но куда им было до таких неискренностей, – не до того и не по чину! Гоголь, Толстой, Достоевский готовились к смерти, беспокоились, искали смысла, подводили итоги, а эти до конца были отвлечены частностями артистического призвания, и за их чередованием незаметно прожили жизнь как такую же личную, никого не касающуюся частность, и теперь эта частность оказывается общим делом и подобно снятым с дерева дозревающим яблокам сама доходит в преемственности, наливаясь все большей сладостью и смыслом»[47].

Чехов и Шекспир: обратный отсчет[48]

Кажется, никто не замечал, что весь чеховский Шекспир обрамляется одной чуть измененной цитатой, повторенной через четверть века, то есть охватывающей весь творческий путь писателя.

«Войницев. Офелия! О нимфа, помяни мои грехи в твоих святых молитвах!» («Безотцовщина», д. 2, карт. 2, явл. XVI)» (11, 118).

«Лопахин. Охмелия, иди в монастырь… <…> Охмелия, о нимфа, помяни меня в твоих молитвах!» («Вишневый сад», д. 2; 13, 226).

Что же внутри этих сигнальных флажков, цитатных фонариков, прямых отсылок к Шекспиру?

Автор диссертации, специально посвященной обозначенной в нашем заглавии теме, начинает работу с такого пассажа: «Для многих исследователей литературы мысль о присутствии Шекспира в творчестве Чехова совсем не очевидна. Художественные системы двух авторов столь различны, что сам вопрос об их сближении кажется, на первый взгляд, сомнительным. Многие известные чеховеды вовсе не рассматривали этой проблемы. Однако простой беглый обзор указателя имен в конце 18 тома Полного собрания сочинений и писем (1974–1983) дает поразительный результат – упоминания Шекспира и его пьес превосходят аналогичные статьи по Пушкину, Гоголю, Толстому»[49].

Понятно, однако, что без аналитического рассмотрения этот результат нем. Можно, скажем, представить, что в именном указателе отразились лишь издания английского драматурга, которые Чехов посылал в библиотеку Таганрога. Тогда этот перечень будет свидетельствовать лишь о преданности Чехова родному городу, а не о связи/сходстве художественных миров. (Любопытно, что начатая в 2009 году электронная энциклопедия «Мир Шекспира» пока лаконично отвечает: «По запросу „Чехов“ ничего не найдено»[50].)

Поэтому для систематизации материала необходимо обозначить некие исходные предпосылки.

Во-первых

, стоит напомнить, что теоретики обычно разграничивают три типа связей между двумя литературными явлениями (автор, произведение, фрагмент): генетические, контактные и типологические[51]. Причем классификацию, ориентированную на сравнительное изучение, можно без проблем применять и при сравнении внутри одной национальной литературы.

Кажется, к ней можно добавить еще одну разновидность: опосредованный контакт, при котором сходство между двумя явлениями (цитата, деталь, характеристическая черта персонажа) обусловлено культурным контекстом, культурным тезаурусом. Журналист, вставляющий в свою заметку фразу «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», может совершенно не помнить, откуда (из лекций?) эта фраза залетела в его сознание, и даже не подозревать о «Письме к ученому соседу». Аналогией подобной связи в лирике может служить ставшее популярным благодаря исследованиям М. Л. Гаспарова понятие семантический ореол метра/размера[52].