Челюскинская эпопея

«Возвращаюсь в каюту, чтобы собрать научные документы и карты наших работ и наблюдений. Быстро беру записные книжки и журналы. В голове только одна мысль: только бы не забыть чего-либо важного!.. Просматриваю все ящики и шкафы — свои и геодезиста Гаккеля. Пачки журналов наблюдений и записных книжек складываю в маленький чемодан. Туда же бросаю несколько книг с таблицами для текущих астрономических обсерваций. Теперь карты. Развёртываю рулоны. Вот планшеты наблюдений за дрейфом. Карты нашего пути от Ленинграда. Кажется — всё!..

…В рубке и на мостике также идут сборы инструментов и штурманского имущества. Их завязывают в разноцветные сигнальные флаги. Я завязал наши карты в запасной кормовой флаг.

— Как с судном? — спрашиваю штурмана Бориса Виноградова.

— Безнадёжно. Разорван левый борт.

Вынесенные инструменты и научные материалы я спускаю вниз и передаю на лёд Гаккелю. Включаюсь в общую работу. Из рубки по ботдеку таскаем ящики с радиоимуществом и спускаем по трапу вниз. На палубе их принимают и передают на лёд. С судна на лёд положены доски, по которым грузы подступают на ледяное поле…

…Принимаю на палубе подаваемые из трюма Федей Решетниковым листы фанеры. Отбрасываю их к борту. С борта листы бросают на лёд. Редкими толчками “Челюскин” садится носом. При каждом его оседании хрустят и перемещаются льдины. В трюмах журчит вода. Вот она показалась в твиндеке второго трюма, откуда Федя Решетников и ещё трое ребят подают фанеру. Приходится прекратить выгрузку. Ребята вылезают наверх, и мы отправляемся на корму… Двери всех кают открыты. Комова и Шпаковский по распоряжению Боброва выбрасывают из кают на лёд через открытые окна матрацы и одеяла. В каютах беспорядок, открыты ящики и шкафы, разбросано платье. Вдруг, к своему удивлению, в одной из кают вижу Дору Васильеву с маленькой Кариной. Я кричу:

— Почему вы здесь?

— А что, разве пора высаживаться?

— Конечно, вам уже давно нужно быть на льду, в палатке!

На корме аврал. Вспомнили о наших трёх свиньях. Их пытаются пинками выгнать на трап и дальше на лёд. Животные упираются, визжат, убегают в сторону. Раздаются возгласы:

— Нет времени возиться, надо зарезать!..

…Свиньи заколоты, их туши отправляются на лёд.

Подбегает Кренкель:

— Товарищи! Помогите выгрузить запасные аккумуляторы.

Идём в пассажирское помещение и забираем аккумуляторы… Открыли дверь правого борта, и выгрузка на лёд пошла быстрее. Перед глазами картина разворачивающегося на льду лагеря. Так представляются мне первые бивуаки каких-нибудь новостроек в снежных степях Сибири. Оживлённые люди, груды материалов и ящиков. Аккумуляторы выгружены. Иду к корме.

Судно сильно дёрнулось носом вниз. На палубу спардека из открытой двери пассажирского помещения хлынула вода. Кто-то, как будто Саша Лесков, с тремя медными чайниками в руках выскочил из этой двери на палубу и перевалился через борт на лёд. Корма идёт вверх. Раздалась команда:

— Всем оставить судно!..

…Быстро вздымается над водой корма, по её палубе катятся бочки, оставшийся груз… Оголяется руль, винт. Грохот, треск, гул ломающегося дерева и металла… Корма обволакивается дымом. Два столба буровато-белого цвета… Кто-то кричит:

— Дальше от судна! Сейчас будет водоворот!

Людская толпа, хлынувшая было вперёд, подалась назад. Белая ледяная шапка выплывающих льдин. Они кружатся, перевёртываются. Волна спадает… Груда льда. Опрокинутые шлюпки. Хаос обломков. “Челюскина” нет…» (т. 1, 1934, с. 291–295).

Впечатления судового плотника Д.И. Кудрявцева также отражают резкий переход от повседневной обычной работы к последнему авралу: «Приходит в мастерскую боцман Загорский:

— Ребята, — говорит боцман, — посмотрите, что творится на льду.

После приказа о выгрузке мы стали всё сбрасывать на лёд. Наша бригада была физически сильная, и всех нас поставили на наиболее тяжелый груз. Я хотел было (по старой морской традиции. — В.К.) пойти одеться в чистое бельё, но потом решил, что не стоит этого делать. Надо помогать выгрузке. Так я из своих вещей ничего и не взял… В трюме мы работали не покладая рук. Надо было как можно больше взять фанеры. Мы очень хорошо понимали, как это нам пригодится на льдине. Внизу, в трюме, я слышал большой шум. Это заливало водой соседнее помещение.

— Заливает, — говорю я Голубеву.

— Нет, — отвечает Голубев, — это её откачивают.

Но потом мы увидали, что вода уже под нашими ногами. Мы сразу же бросились на палубу и стали выгружать продукты… Я думал всё-таки сходить за своими тёплыми вещами в твиндек. Там вода уже поднялась до уровня стола. Электричество ещё горело, так как работала аварийка. Посмотрел я, покачал головой и вернулся обратно, чтобы успеть выскочить на лёд… Когда судно погибало, не было никакой паники, криков, ругани. Помню, когда я жил ещё в деревне и там случился пожар, то было больше паники и рёва, чем в такой большой опасности, в которую мы попали» (т. 1, 1934, с. 319–320).