Челюскинская эпопея

Поскольку незадолго до гибели судна помощник завхоза А.А. Канцын лично доложил Шмидту о готовности своего хозяйства к выгрузке на лёд по аварийной тревоге, то в первой половине дня 13 февраля он решил обойти вместе со своим начальником Борисом Григорьевичем Могилевичем песцовые ловушки, не подозревая о приближающихся событиях. При возвращении услышали звуки подвижки льда.

«— Эх, и до нас дойдёт, — сказал Борис.

У борта судна нас встретил т. Воронин и сказал:

— Давайте, товарищи, на пароход. Лёд сегодня неспокоен.

Переодевшись, мы едва успели сесть за стол обедать, как услышали первый толчок в левый борт судна… Люди бежали по местам. Я с заранее прикомандированной ко мне бригадой стал выгружать тёплые меховые вещи с мостика на лёд. Люди с поразительной лёгкостью и быстротой подхватывали мешки, тащили и бросали их за борт… Через 15–20 минут выгрузка меховых вещей была закончена и я со своей бригадой пошёл на помощь Могилевичу для выгрузки продуктов.

Затем часть людей была направлена на лёд на оттаскиванье от борта судна выгруженного имущества. Мы же с Борисом Могилевичем и восемью людьми открыли трюм и спустились в провизионную. Там была уже вода. Мы начали выбрасывать оттуда мешки с тёплым бельём и продуктами. Работали по колено в воде… Я вышел из трюма и пошёл на лёд помогать оттаскивать вещи. Люди спрыгивали с палубы на лёд. Я видел, как Могилевич шёл на корму и вскочил на фальшборт (т. 1, 1934, с. 315–316) — и оказался единственным погибшим в катастрофе».

Не менее деятельное участие в последнем аврале принимал и обслуживающий персонал судна, причем рядовые моряки, судя по их воспоминаниям, лишь на заключительной стадии аврала занимались собственными вещами, как это было и у буфетчика Владимира Савельевича Лепихина, обладавшего всего трехлетним морским стажем: «Когда схлынула горячка и продукты были оттащены от гибнущего судна, я решил идти в твиндек, чтобы взять свой чемодан. В твиндеке было темно. Точно акробат, пробираясь по столу, скамейкам, койкам, чиркая спички, я добрался до своего места и вынес чемодан.

В коридоре, как и на дворе, было холодно. В беспорядке валялись чемоданы, обувь, одежда. Раскрыты покинутые каюты. Растопырены двери камбуза. В кухне валяется забытая посуда. “Посуда, — подумал я, — посуда! Ведь на льду посуды не будет, из чего есть станем? Что ребята скажут? Ведь я буфетчик команды и должен обеспечить их посудой!”

Я отбросил чемодан и побежал в буфет. И тут было темно. Быстро зажёг керосиновую лампу. Начал хватать с полок миски, тарелки, чашки, ложки, вилки. Всю посуду складывал в ведро и кастрюли. Эх, всего не забрать, чёрт!.. Несколько раз выбирался на лёд, пока всё вынес. А когда я в последний раз бросился к буфету, ноги зашлёпали по воде…» (т. 1, 1934, с. 317–318).

Особое место в действиях челюскинцев во время гибели своего судна принадлежало кинооператору Аркадию Шафрану, запечатлевшему последние минуты гибели судна и тем самым также выполнившего свой профессиональный долг наравне с другими. Начавшееся торошение привлекло его внимание лишь как некое экзотическое явление, последствия которого в тот момент он едва ли мог предвидеть. Полюбоваться эффектным зрелищем он вызвал на палубу своих друзей:

— Ребята, скорее на палубу, там замечательные вещи: на нас идёт ледяной вал! Однако приказ капитана: «Зовите всех выгружать продовольствие!» вернул его к текущей прозе. «Таскаю ящики от трюма к борту. Скатываюсь по трапу на лёд и начинаю оттаскивать продовольствие. Неожиданно замечаю, что нос судна стал погружаться. В голове мелькнула мысль об аппаратуре, о съёмках. Бегу обратно на судно по нижней палубе. Каюта с открытой дверью, в каюте — лёд!

Скорей по трапу вверх в свою каюту. В одной или двух каютах заметил людей, собирающих вещи, инструменты. Прибежал к себе, помню только об аппаратуре и плёнке. Бросаю в железный ящик снятый материал, вытаскиваю аппарат, кассетницу с последними четырьмя заряженными кассетами и штатив. Но как унести всё это одному? Опять на палубу. О съёмке здесь нельзя и мечтать: где поставить тяжелый аппарат на неуклюжей треноге, чтобы не помешать работающим?

Перетаскиваю аппарат на лёд. Работать очень трудно. Ветер сильно бьёт, засыпает объектив снегом. Линзы объектива с приближением глаза потеют и покрываются тонкой корочкой льда. Навести на фокус почти невозможно. Сильно болит примороженная лупой щека. Всё-таки начинаю работать… аппарат стынет, ручка еле вращается. Приходится крутить, прилагая всю свою силу. Камера дёргается на штативе. “Челюскин” погружается всё больше и больше. Кончилась плёнка. Делаю попытку перезарядить. Сам удивляюсь, что на таком морозе и ветре удаётся это сделать. Пришлось бросить рукавицы и голыми руками держать металл. Продолжаю снимать, а в перерывах между планами подтаскиваю ящики. Руки и лицо окоченели. Нет больше сил дальше снимать. Ставлю камеру на общий план, а сам залезаю в палатку Факидова. Пытаюсь хоть немного отогреться. В палатке пробыл недолго. Слышу крики:

— Аркадий! Скорей! Судно погружается.