Челобитная

– Еще и не в таких переплетах побывала! – гордо сказала бабка Бахтеяровна.

* * *

Ночью Тимофей Игнатьевич полез в хозяйкин блокнот с телефонными номерами.

И безнадежно в нем запутался.

Иные номера сопровождались лишь именем, иные – лишь фамилией, иные вовсе никакого сопровождения не имели. Домовой крепко задумался. Он стал вспоминать хозяйкины звонки – и оказалось, что поименно-то она лишь женщин называла. Жаловалась ли женщинам – он вспомнить не мог, хотя вроде бы должна. Раз обиженная домовиха голосит о своей беде на всю округу, то и человеческой бабе, наверно, полагается поступать точно так же…

А вот безнадежные попытки пробиться на некий вдруг оглохший и онемевший номер Тимофей Игнатьевич помнил.

Он зашел с иного конца. Что он вообще знал о хозяйке? Настя, страшненькая, но о порядке понятие имеет. Работает где-то. Зарабатывает хорошо – вон, дорогие конфеты к челобитной приложила. Подружки к ней в гости не бегают – по крайней мере, ни одной Тимофей Игнатьевич пока не видел.

Уж не удастся ли что-то разнюхать у нее на работе?

Мысль забраться в хозяйкину сумку и, подпоров подкладку, там спрятаться была несуразна до крайности. Такое Тимофею Игнатьевичу и смолоду, когда служил подручным, и в ум бы не взошло. Но от такого тяжкого испытания, как челобитная, его мозги заработали совсем иначе, чем полагалось бы мозгам пожилого и почтенного домового дедушки.

Если не выполнить просьбу – то опять нужно собирать мешок, со слезами прощаясь с нажитыми имуществами, и искать нового места. Ведь соседи-то насторожились – ждут, любопытствуют, как новичок с важным делом управится.

– А шиш вам! – сказал вслух Тимофей Игнатьевич. И решительно полез в сумку.

Он оборудовал себе за подкладкой убежище, притащил туда еды, пузырек с водой, и там же лег спать, полагая проснуться от каких-либо важных разговоров уже на рабочем месте хозяйки.

От всех волнений домового сморил крепчайший сон. И лишь ближе к обеду продрал он глаза и, как это с ним в последнее время бывало, сочно чихнул.

За стенками сумки взвизгнули, и Тимофей Игнатьевич запоздало зажал себе нос и рот. Но чих, как назло, накатил яростный, он чихнул вдругорядь – и услышал взвизг, а также топоток. Кто-то на каблучках выметнулся из комнаты, а похоже, что стук шел в четыре каблука.

Тимофей Игнатьевич высунулся из сумки и увидел маленькую комнату, увидел два письменных стола с компьютерами, календари на стенах, а еще – вешалку со всяким загадочным тряпьем.

Чих не унимался. Сообразив, что перепуганные девчонки – а что бежать метнулись именно девчонки, он не сомневался, старые бабы так взвизгивать не умеют, – могут позвать кого-то взрослого, чтобы вытряхнул сумку, Тимофей Игнатьевич выскочил и заметался по гладкому столу. За всю свою жизнь он ни разу не допустил, чтобы люди его увидели, и сейчас торопливо высматривал убежище.

На углу стояло сооружение из нескольких черных поддонов, друг на дружку косо поставленных, и в них лежали бумаги. Места для домового вполне хватило бы, и он шмыгнул в самый нижний. Но проскочил слишком глубоко.

Оказалось, сооружение одним краем нависло над полом, и вот теперь вместе с Тимофеем Игнатьевичем оно шумно грохнулось и уже на полу развалилось.

Потирая отбитый бок, Тимофей Игнатьевич выполз из-под черного поддона и кинулся было за шкаф, но метко пущенная металлическая палочка сбила его и уложила на пол кверху задом.

– Лежать и не двигаться! – услышал он звонкий голосок.

– Свои! – проворчал он в ответ, обрадовавшись, что и в этом стерильном пространстве домовые водятся.

– Лежать, – более чем уверенно повторил голосок. – Своих тут нет, это тебе не дом.

– А что?

– Это – офис! – с преогромной гордостью сообщил голосок.

Тимофей Игнатьевич призадумался. Если есть крыша, пол и потолок – стало быть, дом.

– Хватит баловаться, паренек, – обратился он со всей возможной любезностью. – Сбегай-ка за домовым дедушкой, если имеется.

И, повернувшись на бок, он увидел наконец собеседника.

Тот был невелик, но блестящ до рези в глазах. Очевидно, смазал шерстку чем-то этаким, и не только смазал, но и расчесал в клеточку. По тельцу клеточка получилась очень даже четкая, а ближе к морде топорщилась и заворачивалась против роста самым несуразным образом.

– Я тебе не паренек, я – младший офисный! – заявил юный домовой, по виду – еще даже до того не доросший, чтобы проситься в подручные.

– Какой? – удивился Тимофей Игнатьевич.

– Офисный! Сказано же – у нас тут офис! Видишь – оргтехника, прайс-листы, органайзер, калькулятор, факс вон на подоконнике… Не двигайся, дед! А то секьюрити вызову.

– Вызывай, – согласился ошалевший от заморских слов Тимофей Игнатьевич. -

Разберемся. Тебя как звать?

– Бартер!

– Как-как?

– Бартер, – повторил офисный. – Потому что меня взяли за бартерными сделками смотреть.

– Ясно, – проворчал Тимофей Игнатьевич. – А кто взял-то? Старший над тобой – кто?

– Президент.

– Президент, а дальше?

– Что – дальше?

– По отчеству! – Тимофей Игнатьевич уже стал сердиться и собирался, как положено негодующему домовому, подпрыгнуть, затопать и завизжать.