— Не отпускает?
— Да.
— А вот этого я не понимаю.
— Хенрика убил он, но вина-то все равно на мне. Если муж застает жену в постели с другим мужчиной, он может… да, в каком-то смысле он имеет право защищать свою честь. Убить соперника. Это какой-то пережиток в нашей культуре, откуда-то из пещерных времен.
— Убийство в защиту чести?
Она кивнула:
— Что-то в этом роде. И если я занималась этим с племянником… короче говоря, если я оставлю его, он меня выдаст. Его вина меньше моей, и он это знает. Пока он хочет меня удержать, я… я в тисках.
— Но ты собралась… — Он покосился на ее живот и смутился.
— Я его ненавижу, Кристофер. Он зверь.
Он молчал.
— Он чудовище. Расчетливое чудовище. Я и раньше чувствовала, что он психопат. В прошлом году я готова была от него уйти, а теперь… теперь…
Она замолчала. Она смотрела на него, и в глазах ее была смертельная, неизлечимая тоска.
— Почему вы… ты и Хенрик?
Она покачала головой:
— Вначале это было как игра… мы просто перешли границу.
— Границу? Вот как…
— Прости. Но так бывает в жизни: человек переступает порог, через который не должен переступать. Кто-то ускользает, а кого-то Бог наказывает семикратно… Не в этом дело… все началось с того, что Хенрик рассказал мне одну вещь…
— Какую?
— Этого тебе я сказать не могу. Этот секрет принадлежит Хенрику.
— Хенрик тебе сказал, что он гомосексуалист?
Она посмотрела на него с удивлением:
— Так ты знал?
— Нет… догадывался.
— Короче, он мне сказал, что гомосексуален, а я не поверила. Ты же помнишь, мы довольно много пили в тот вечер?
— В первый?
— Ну да… накануне банкета. Это ничего не оправдывает, но я была немного пьяна… и решила доказать Хенрику, что он ошибается. Что его могут волновать и женщины… о боже! Прости, Кристофер, я и так наговорила много лишнего.
Кристофер кивнул. Она была права. Он и сам чувствовал, что не хочет больше ничего знать.
И вдруг две мысли, одна за другой, влетели в его заторможенное, даже оглушенное сознание.
Первая: я могу его понять. Я могу понять брата Хенрика.
Вторая мысль была черна как ночь.
Я понимаю и тебя, Якоб Вильниус. Но это неважно, ты должен умереть.
Ты должен умереть. Якоб Вильниус, ты должен умереть.
Он сидел молча, глядя в какую-то точку, и ему очень хотелось курить.
Но курить при Кристине почему-то казалось невозможным. В конце концов, здесь просто нельзя курить: в ресторанах теперь не курят.
— Пошли? — предложил он. — Я не хочу есть.
Она удивленно посмотрела на него:
— Кристофер?..
— Спасибо, что рассказала.
Он сам удивился, с каким взрослым достоинством и спокойствием он произнес эти три слова.
— Обещаю никому не говорить. Можешь мне верить.
Она хотела что-то сказать. Но Кристофер ее опередил. Может быть, ему хотелось еще немного побыть мудрым и взрослым мужчиной.
— Я должен вернуться в Упсалу. Я обдумаю все и тебе позвоню.
— Кристофер! Ты можешь звонить мне, когда только захочешь.
— Хорошо. Но… мне надо немного подумать.
Они вышли в ноябрьский мрак. Ни он, ни она даже не дотронулись до лазаньи. Ни он, ни она по дороге на вокзал не произнесли ни слова.
— Нет, ее нет дома, — сказал Якоб Вильниус, — у нее встреча в городе. Она придет примерно через час. Что ей передать?
— Ничего… передайте, что звонил коллега. Ничего важного. Позвоню позже.
Короткие гудки. Он посмотрел на дисплей — номер неизвестен.
Коллега? Кристина не работала уже больше двух лет.
Он гордился своей редкостной памятью на голоса.
Якоб погасил свет и уставился на черные силуэты яблонь за окном.
Гуннар Барбаротти некоторое время сидел с телефонной трубкой в руке.
Надо было сразу повесить трубку, решил он. Я сделал глупость.
Часть V
Декабрь
Глава 37
Эббе Германссон Грундт снится сон.
До рассвета еще далеко. Первое декабря, за окном снегопад, но она об этом не знает. Шторы плотно закрыты, а время ее не интересует. Она лежит в своей кровати в клинике Вассрогга, и снится ей сын.
Он, разрубленный на куски, так и покачивается в ней в двух бело-зеленых пакетах, как проржавевшие языки в колоколах давно заброшенной церкви. Сон есть сон, привычный, ежедневный, но сегодня в этом сне что-то не так. Что-то не так… ее охватывает дрожь беспокойства, ледяной ветерок тревоги пробегает по коже, она бессознательно ощупывает во сне грудь, живот… она привыкла уже носить в себе эти пакеты, ночь за ночью, неделю за неделей, месяц за месяцем, но сегодня что-то не так, что-то с Хенриком… и она наконец понимает, в чем дело.
Это не Хенрик. Это Кристофер. Ее младший, почти забытый сын занял место Хенрика… что это может значить?
Она просыпается, как от удара, и опускает ноги на холодный пол. Что это значит? С какой стати Кристофер занял место Хенрика? Что-то же это должно значить… Сны — это ключи, надо только знать, к какому замку они подходят.