Человек и другое. Книга странствий

Хотя ослов в Рамешвараме и не больше, чем паломников, но и не меньше, чем коров, например. Отношение к ним, в отличие от последних, пренебрежительное, торговцы лупят их палками, отгоняя от лотков. Вообще откуда ослы взялись там в таком количестве и почему только мужского полу – остается вопросом. А где их женщины? Ждут на родине, вяжут и распускают? А эти ходят, слоняются, пожевывают своими теплыми горькими губами, столбенея у витрин. И почему-то много среди них стреноженных и спаренных друг с другом. Так и передвигаются, бедолаги, щека к щеке, подергиваясь, пытаясь синхронно шагнуть связанными ногами. И глаза печальные и отрешенные, фаюмские. А ровно в семь тридцать вечера они сходятся к одной харчевне, где ежедневно хозяин выносит им после закрытия тазы с оставшейся едой. И вот за эти полчаса до выноса площадь перед харчевней заполняется ослами – сотни голов! Ждут, переминаются, возбужденье растет, проявляясь не только прядающими ушами, дрожью тел и глоссолалией переклички, но и растущим ослиным достоинством, которое, удлиняясь и каменея, наконец, упирается в землю, слегка приподнимая их, как на домкрате. А впереди, на крыльце, полководец, вглядывается сквозь стеклянную дверь. А потом они вновь разбредаются по округе, стоят во тьме по одному или по двое, задумчивы и прекрасны, как нестеровские отроки. И вот решил я устроить «Ночь спасенья ослов». Не всех, только парных узников. Накупили мы с Зойкой сладких булок, взял я свой швейцарский перочинный и вышли в ночь. Резали путы, награждали булкой и двигались дальше в поисках следующей пары. А те все стояли, глядя себе под ноги, переживая случившиеся. Вернулись под утро, уснули счастливые, а днем вышли, смотрим: все они снова в путах, щека к щеке.

А пальма росла во внутреннем дворе-колодце того отеля, где мы снимали номер на третьем этаже. И одна из нижних ветвей этой древней могучей пальмы, верхушку которой раскачивал ветер, все время елозила по нашему окну, издавая какой-то нечеловечий стон, жалобу, и скребла по окну, и стучала в него. Мы терпели, как могли, но уснуть было невозможно, и я открыл окно, ухватил ее за эту лапу, пытаясь подтащить ближе, держа в другой руке нож, тот самый, которым спасал ослов, но в ней, этой пальме, была такая силища, что она не только не поддавалась, но вытягивала меня из окна, будто чувствуя этот нож в руке, и так мы препирались, перетягивая друг друга, пока я, наконец, не изловчился отрезать ей эту кисть, которой она скребла по стеклу. А потом до утра она тихо елозила этой культей и прикладывала ее то так, то эдак к окну… Ни сна, ни слов. Ножик, швейцарский.

А потом, у залива, где я присел, разговаривая с одним маленьким осликом, меня вдруг тронул за плечо некто, сказав: «Дом не нужен?» И мы поехали с ним на его мотороллере посмотреть. Пустынный берег и такая же пустынная морская даль. Сели с ним на песок, между лодкой и просыхающей сетью, чертим, рисуем с ним дом, сад, складываем, умножаем, получается пять тысяч долларов за все про все. И я представляю себе этот дом с башенкой, винтовой лестницей, подзорной трубой – туда, в морскую даль, и баркас на причале, и тропинку к дому, и свет в окне, и – дерево посадить, и книгу писать, и сына родить… У ворот рая. Стер, встал, простились.

На следующий день мы отправились к Адамовому мосту. Это цепочка необитаемых островков между Рамешварамом и Шри-Ланкой. Идти к ним нужно несколько километров по узкой песчаной косе, на острие которой в час заката схлестываются воды двух морей, как в сабельной пенно-кровавой битве. А дальше, за этим схлестом, в метрах ста – белеет первый из этой цепочки островков. Согласно Рамаяне, здесь был мост, построенный войском обезьян Ханумана для того, чтобы Рама смог пройти по нему и вызволить из плена свою возлюбленную Ситу, заточенную демоном Раваной на Шри-Ланке. А согласно другому источнику, это путь Адама, шедшего в обратном направлении – от Шри-Ланки, где был рай, на землю. То есть, выходит, смотря с какой стороны глядеть: с одной – рай, с другой – сад демона. Недавние снимки HACA и радиоуглеродный анализ каменных плит на дне залива вроде бы не отрицают искусственного происхождения этого «моста», датируя его приблизительно тем же «рамаянным» периодом.

И вот идем мы по этой косе, у самой кромки воды, идем в виде некоего троеточия: где-то вдали позади меня Зойка, а впереди – на таком же расстоянии – маленькая фигура индуса в развевающейся на ветру красной шали. И время от времени, то я, то Зойка входим в воду, окунуться, а индус подымается на дюну и присаживается у каких-то полузанесенных песком руин, затепливает свечи, идет дальше. Но вот я наверстываю расстояние меж нами и вижу, что у него нет правой руки. И снова он отдаляется, и так мы идем, трое, то ближе, то дальше друг от друга, каждый в своем мире.