Человек-ящик

Темное мокрое небо и черное море, сливающееся с ним на уровне глаз. Море темнее, чем небо. Непроглядная чернота, как в сорвавшемся вниз лифте. Бездонная чернота, которую видишь, если зажмуришь глаза. Слышен шум моря. Видна внутренность собственной черепной коробки. Куполообразный свод, прикрывающий видимый глазу каркас. Как в самолете. Постоянное недосыпание отравило кровь. В висках стучит. Хочется спать. Раньше чем покинуть ящик, я решаю поспать пару часов. Еще плотнее смеживаю веки уже закрытых глаз. Я вижу волны. Волны уходят в бескрайнее море постепенно сужающимися, ровными, точно их провели по линейке, линиями. У каждой волны свои взлеты и падения, взлеты – прекраснее. Пытаясь заглянуть во впадину между волнами, я подаюсь вперед, и тотчас же у меня выскакивают оба глаза. С того места, куда они упали, поднимается легкий дымок. Без конца ударяясь друг о друга, глаза катятся между волнами. К горлу подступает тошнота. Я открываю глаза. Море и небо по-прежнему черные и тихие. Я чувствую себя жалким и беспомощным на мокром, твердом песке. Остается одно – сидеть с открытыми глазами и ждать, когда меня настигнет неожиданный сон.

Но даже если я и не смогу уснуть, хотя бы ненадолго, все равно, когда настанет время, придется начать действовать по плану. Покончив с покинутым мной ящиком, я около восьми снова пойду в клинику. Прием пациентов начинается там с десяти часов, и я хочу сделать так, чтобы у меня было побольше времени. Слишком рано приходить не стоит, а то еще испортишь своим будущим собеседникам настроение, и ничего хорошего не получится. Я рассчитал, что в восемь часов уже никого не разбужу, час не слишком ранний и не слишком поздний: для переговоров останется целых два часа, впрочем, это не так уж и много. Правда, не исключена возможность, что моим собеседникам придется даже отложить на день прием больных, чтобы не прерывать переговоры. Которые могут потребовать массу времени… но что за переговоры?

(Записываю, чтобы не забыть. Только что придумал убийственную фразу, которую я произнесу, если встречу ее: «Я не хочу, чтобы ты смеялась надо мной или злилась на меня. Если другие будут смеяться и злиться, мне безразлично, главное, чтобы этого не делала ты».)

В общем, волноваться нечего, рискну. Если мы не прервем переговоры, вероятно, удастся договориться, а если не удастся договориться, тогда останется одно – прервать их. Сейчас же нужно наметить порядок, в котором я буду улаживать свои дела, с таким расчетом, чтобы успеть к восьми часам. Я говорю «улаживать», но в общем-то особого труда это не составит. Ящик, когда я разорву его на несколько частей и сомну, превратится в обыкновенный мусор. Как бы медленно я это ни делал, больше пяти минут не потребуется. Разобраться с моим личным имуществом – теми предметами, которыми я постоянно пользуюсь в своей бродячей жизни, – дело пустяковое. Например, доска, которую я сейчас использую как подставку, чтобы писать свои записки. Это всего-навсего кусок истертой, довольно толстой пластмассы молочного цвета размером сорок на сорок пять сантиметров, но это действительно предмет первой необходимости, без которого я не могу обойтись в повседневной жизни. Прежде всего он служит столом. Для еды или пасьянса обязательно нужна твердая поверхность. Во время приготовления еды он превращается в кухонную доску. В ветреные зимние ночи он служит ставней, чтобы прикрыть окошко, в душные летние ночи – заменяет веер. Когда приходится садиться на влажную землю – он для меня переносная скамья, когда нужно выпотрошить подобранные окурки и свернуть папироску – рабочий стол.