Человек из стали. Иосиф Джугашвили

Но после первого же куплета Сталин меня прервал: «Нет, нет, так неверно. Вот, послушай меня». И он запел. У него был удивительно красивый голос, Он отлично чувствовал мелодию. Завершил он песню приглушённым, бессловесным альтом.

Я сразу понял, кто был автором столь изысканного образца исполнения, и воскликнул:

– Это аранжировка другого лотбари – Чавлеишвили!

Удивлённый, я продолжал:

– Откуда Вы находите время не только хорошо разбираться в народных песнях, но и знать различные варианты их исполнения?

– Это всё тюрьма, мой дорогой гуриец, – весело ответил Сталин. – В девятисотом году сидел я в Кутаисской тюрьме. Сокамерниками были имеретинцы, мегрелы и гурийцы. Свободного времени было предостаточно, так что при желании там не только пению можно было обучиться. (Автора подвела память. Сталин вряд ли мог ошибиться, говоря о своём пребывании в Кутаисской тюрьме, куда он был переведён после своего первого в жизни ареста в Батуме. Это случилось не в 1900-м, а в 1902-м. В Кутаис его отправили весной 1903 г. и продержали там до осени. Такие вехи своей биографии политзаключённые никогда не забывают, а уж Сталин с его уникальной памятью и подавно их помнил. – В.Г.)

Его ответ ошеломил меня.

Вот это память! Вот это абсолютный слух! Вот это любовь к песне! Ведь без любви к песне, её не исполнишь на таком высоком уровне. Несомненно, этот человек, прошедший сквозь огонь, воду и медные трубы, был настоящим феноменом. С гурийской песней «Хелхвави» из-за её сложности не могут справиться многие актёры моего театра, а он мне продемонстрировал её варианты – на выбор. Это было, безусловно, поразительным явлением.

Тем временем тамада предложил выпить за Грузию.[81] Благословил её народ и подчеркнул, что исключительность нашего отечества уже в том, что оно дало человечеству Сталина.

– Постойте, постойте, – запротестовал Иосиф Виссарионович. – Выходит, что страны, не давшие миру Сталина, не достойны тоста в их честь? И потом, с чего это вы среди сыновей Грузии упоминаете только меня? Чем провинился Давид Агмашенебели, почему забыли о других именах?[82] Так что давайте просто выпьем за народ Грузии, за её прошлое и будущее, за её природу, за эту богатую и красивую землю. Она вовсе не лучше и не хуже других земель, однако по-своему хороша и неповторима.

С этим словами Сталин осушил свою серебряную рюмку.

Я тоже до дна выпил свой «пузатый» фужер.

Поведение Сталина всё больше околдовывало меня. Он обладал особой способностью сближать людей. Простота, без тени позёрства – вот, что делало его стержнем, душой компании. Он вёл себя обыкновенно, естественно…

Погружённый в эти раздумья, я услышал голос Васо Эгнаташвили: «Попросим Акакия спеть под гитару один из его любимых романсов». – Сталин: «Да, но где взять гитару?». – Васо не успокаивался и нажимал: «У него и без гитары прекрасно получится».

Я согласился и выбрал романс на стихи Александра Чавчавадзе.[83] Когда завершил романс, Сталин высказался в таком духе:

– Акакий, действительно, хорошо поёт. Но как-то не по-грузински. Это – азербайджанский стиль, слегка заправленный по-тбилисски.

Поменяв тему разговора, он вдруг спросил Сосо Церадзе:

– Ты Ивана Поддубного когда-нибудь одолевал?[84]

У Церадзе были проблемы со слухом. Он растерянно оглянулся и стал отшучиваться:

– Что? Чем могу служить? Не «разглядел» я своими ушами, что было сказано…

– Неужели так плохи его дела? – повернулся Сталин к Михеилу Титвинидзе, который ответил:

– Да. Он говорит, что за годы занятия борьбой, столько живого груза перетаскал на своём горбу, что разваливается, как старая арба.[85]

– Печально, печально, – сказал Сталин и, обращаясь к Сосо Церадзе, громко добавил: Ты ведь палаван с мировым именем.

– В их руках как не развалиться…, – проворчал богатырь, кивая на Пету и Михеила. (Усматривается безобидный намёк на дружбу между ними троими, ну и на сопутствующие столь тесной связи частые дружеские «посиделки». – В.Г.)

– Разве нельзя помочь палавану со слуховым аппаратом? – задал вопрос Сталин.

Отовсюду послышалось:

– Виноваты, упустили… Теперь не один аппарат, а дюжину достанем…

– Поздравляю тебя, Сосо, с новыми ушами. Учти, повезло – это будут вечные уши, – подколол борца Михеил Титвинидзе.

На нашей встрече Сталин не играл роль радушного хозяина. Он жил ею. Всеми силами старался угодить нам, сделать что-то приятное.

Девушка, обслуживавшая нас, внесла большой, овальный, мельхиоровый баранчик.[86] Сталин подал знак, чтобы она поставила его перед ним. Он снял крышку – комната наполнилась ароматом жареного ягнёнка. Хозяин дома принялся мастерски нарезать мясо и лично подавал его гостям.

Тема разговора, как это уже бывало, опять поменялась.

– Из наших киноартистов мне больше всего нравятся они, – Сталин показал вначале на Акакия Хора-ва, затем на Спартака Багашвили.

От неожиданного, высказанного экспромтом комплимента мой тёзка растерялся. У него даже в горле пересохло, и он еле выдавил из себя пару слов благодарности. Зато Спартак подбоченился и несколько возвышенным, но, впрочем, вполне искренним тоном заявил: