Человек из тени

Я нахожусь в зоне. Это такое место, куда я попадаю в конце охоты, когда я знаю, на самом примитивном уровне, что охота близка к завершению. Все чувства обостряются невероятно, у меня такое ощущение, что я опрометью бегу по рояльной струне, протянутой над пропастью. Бегу уверенно, не боясь упасть.

Пока мы едем, я смотрю на Дона и вижу искорки надежды в его глазах. Он посмел снова надеяться. Для него неудача может оказаться чем-то большим, нежели разочарование. Она может обернуться крушением личности. Тем не менее он выглядит на десять лет моложе. Глаза у него чистые, взгляд сосредоточенный. Таким, наверное, он был двадцать пять лет назад.

Мы, сыщики, сродни наркоманам. Мы шагаем по крови, через разложение и вонь. Мы видим кошмарные сны, вызванные ужасными сценами, с которыми разум не в состоянии смириться. Мы вымещаем это все на себе или окружающих. Но когда дело подходит к концу, мы испытываем кайф, с которым ничто не сравнится. Этот кайф заставляет нас забыть про вонь, кровь, ужасы и ночные кошмары. И когда все остается позади, мы готовы к новому расследованию.

Разумеется, дело порой оборачивается против нас. Мы терпим неудачу и упускаем убийцу. Душок остается, нет самоудовлетворения. Но даже тогда мы продолжаем работать, надеясь на счастливый случай.

Можно сказать, мы работаем на краю пропасти. Среди нас очень большой процент самоубийств. Мы погибаем под грузом ответственности.

Я осознаю все это, но мне наплевать. Сейчас шрамы не имеют значения. Потому что я в зоне. В двух шагах от убийцы.

Меня всегда завораживали книги и фильмы о серийных преступниках. Писатели и режиссеры очень часто полагают, что они должны выложить дорожку из хлебных крошек для своих героев. Выстроить ряд дедуктивных выводов и улик, которые ведут в логово монстра.

Иногда бывает и так. Но обычно — нет. Я помню дело, которое едва не свело нас с ума. Некто убивал детей; прошло три месяца, а у нас ничего на него не было. Ни одной надежной улики. Однажды утром мне позвонили из полицейского управления Лос-Анджелеса и сообщили, что он явился с повинной. Дело закрыли.

В случае с Джеком-младшим мы использовали все приемы. Он ведь переодевался, устанавливал «жучки», вербовал последователей, вел себя умно.

И в итоге раскрытие дела оказалось в зависимости от двух факторов: куска говядины и нераскрытого преступления двадцатипятилетней давности.

За годы работы я научилась довольствоваться только одной правдой: пойман — значит пойман, и это хорошо. Точка.

Звонит сотовый Алана.

— Слушаю, — говорит он.

Его глаза закрываются, и меня пронизывает страх, но они снова открываются, и в них облегчение.

— Спасибо, Лео. Я очень признателен тебе за звонок. — Алан отключается. — Келли еще не пришла в себя, но врачи считают ее состояние уже не критическим, а стабильным. Она по-прежнему в реанимации, но врач сказал Лео, что о смерти речь уже не идет, разве что произойдет что-то неожиданное.

— Келли справится. Она чертовски упрямая, — говорю я.

Джеймс не отвечает. Мы в молчании едем дальше.

— Приехали, — тихо говорит Дженни Чанг.

Дом старый, слегка обветшалый. Двор не ухожен, но не совсем запущен. Такое впечатление, что все катится вниз, но пройдено пока лишь полпути. Мы выгружаемся из машины и идем к входной двери. Она открывается прежде, чем мы успеваем постучать.

Патриция Коннолли выглядит старой и уставшей. Но несмотря на усталый вид, глаза у нее ясные. В них плещется страх.

— Наверное, вы из полиции, — говорит она.

— Да, мэм, — отвечаю я. — Кто из полиции, кто из ФБР. — Я показываю ей свое удостоверение, представляюсь и представляю других. — Не могли бы мы зайти, миссис Коннолли?

Она сдвигает брови и смотрит на меня:

— Можете, если перестанете называть меня миссис Коннолли.

Я удивлена.

— Конечно, мэм. Как вы хотите, чтобы я вас называла?

— Мисс Коннолли. Коннолли — моя девичья фамилия. Не хочу иметь ничего общего с покойным мужем, чтоб ему гореть в аду. Входите.

В доме чисто и опрятно, но абсолютно безлико. Как будто за порядком следят просто по привычке. Все видится в двух измерениях.

Патриция Коннолли проводит нас в гостиную и жестом предлагает сесть.

— Что-нибудь желаете? — спрашивает она. — Могу вам предложить только воду и кофе.

Я смотрю на свою команду. Все отрицательно качают головами.

— Благодарю вас, мисс Коннолли. Не беспокойтесь.

Она кивает и смотрит вниз, на свои руки.

— Ладно, тогда почему бы вам не объяснить, зачем вы приехали?

Говоря эти слова, она продолжает смотреть на руки, не хочет встречаться с нами глазами. Я решаю действовать так, как велит мне инстинкт.

— Почему бы вам самой не сказать, зачем мы здесь, мисс Коннолли?

Она резко поднимает голову, и я вижу, что не ошиблась. В ее глазах — вина.

Но говорить она еще не готова.

— Понятия не имею.

— Вы лжете, — говорю я и поражаюсь резкости собственного тона.

На лице Алана удивление.

Но я ничего не могу поделать. Я полна гневом, он уже перетекает через край. Я наклоняюсь вперед, ловлю ее взгляд. Тычу в нее пальцем: