Человек из тени

Он смотрит на меня, и я только что не отшатываюсь. Такая злость в глазах.

— Ты это о чем? Хочешь показать, что умеешь разговаривать с черным «братом»? В чем дело?

Я теряю дар речи. Алан продолжает смотреть на меня, и его гнев от моего молчания, похоже, усиливается.

— Ну? — спрашивает он.

— Ты знаешь, я вовсе не то имею в виду, Алан. — Я говорю тихо. Почти спокойно. — Для всех очевидно, что ты чем-то расстроен. Вот я и спросила.

Он смотрит на меня еще несколько секунд, и я чувствую, что огонь затухает. Он переводит взгляд на свои руки.

— Элайна больна.

У меня отвисает челюсть. Меня мгновенно захлестывает жалость. Элайна — жена Алана, я знаю ее столько же, сколько его. Она латиноамериканка, прекрасная как внешне, так и внутренне. Ко мне многие приходили в больницу, но только ее я согласилась принять. По правде говоря, она не оставила мне выбора. Она ворвалась в палату, растолкав медсестер, подошла к моей кровати, села на край и, оттолкнув мои руки, обняла меня, не сказав при этом ни единого слова. Я разрыдалась у нее на груди и плакала до тех пор, пока не кончились слезы. Думая о ней, я чаще всего вспоминаю этот эпизод: из-за слез все кажется мутным, рядом Элайна, уютная, теплая и сильная, она гладит меня по голове и бормочет что-то на смеси английского и испанского. Она настоящий друг, того редкого типа, что навсегда.

— Что с ней? О чем ты?

Наверное, ему дано расслышать искренний страх в чужом голосе, потому что его гнев исчезает. Никакого больше огня в глазах, только боль.

— Рак прямой кишки второй стадии. Они удалили опухоль, но она прорвалась. Часть раковых клеток попала в ее организм еще до операции.

— И что это значит?

— Вот тут все на хрен запутано. Это может не значить ничего. Может быть, о раковых клетках, которые ускользнули при разрыве опухоли, не стоит и беспокоиться. Или же они где-то бродят и готовы распространиться на весь организм. Врачи ничего с уверенностью не могут сказать. — Боль выплескивается из его глаз. — Мы это обнаружили, потому что у нее случались очень сильные приступы. Мы решили, что это аппендицит. Медики отвезли ее прямиком в хирургическое отделение и там обнаружили опухоль. Вырезали ее. И знаешь, что после этого сказал мне врач? Он сказал, что у нее четвертая стадия. Что она скоро умрет.

Я смотрю на его руки. Они трясутся.

— Я не смог ей это сказать. Понимаешь, она ведь поправлялась. Я не хотел ее волновать, хотел, чтобы она побыстрее оправилась после операции. Целую неделю я думал, что она умрет. Всякий раз, когда я на нее смотрел, я только об этом и думал. Она же ничего не подозревала. — Он сухо смеется. — И мы пошли к врачу на проверку, и врач нас порадовал. Вторая стадия, не четвертая. Семьдесят пять процентов таких больных живут не менее пяти лет. Врач радостно улыбался, а она расплакалась. Ей сказали, что ее рак не так опасен, как мы думали, а ведь она до того момента не представляла себе, что это хорошие новости.

— Ох, Алан…

— Так что ей будут делать химиотерапию. Может быть, и облучать, мы пока собираем данные. Выбираем. — Он снова смотрит на свои огромные руки. — Я думал, что потеряю ее, Смоуки. Даже сейчас, когда есть надежда, что все обойдется, я не уверен. Я только знаю, что́ я тогда буду чувствовать. — Он смотрит на меня, гнев снова полыхает в его глазах. — Я ощущаю, что я могу ее потерять. И что я делаю? Лечу на новое дело. А она спит дома. — Он смотрит в иллюминатор. — Может быть, еще до сих пор. И меня с ней нет.

Я оторопело смотрю на него:

— Бог мой, Алан, почему же ты не взял отпуск? Побыл бы с Элайной, не сидел бы здесь. Мы бы обошлись без тебя.

Он поворачивается и смотрит на меня, и от боли, которую я вижу в его глазах, у меня перехватывает дыхание и едва не останавливается сердце.

— Как ты не поймешь? Я злюсь не потому, что торчу здесь. Я вне себя, потому что у меня нет оснований не торчать здесь. Или все будет хорошо или нет. И нет никакой разницы, что я делаю. — Он поднимает руки, разводит их. Две огромные лапищи. — Я могу убить этими руками. Я могу стрелять. Я могу ласкать жену и вдевать нитку в иголку. У меня сильные руки. И ловкие. Но я не могу вытащить из нее болезнь. Я не могу помочь, и я, черт бы все побрал, не могу с этим смириться.

Он складывает руки на коленях и растерянно смотрит на них. Я тоже смотрю на его руки и пытаюсь найти слова утешения. Я чувствую его боль, как свою. Я думаю о Мэтте.

— Я знаю, что такое беспомощность, Алан.

Он смотрит на меня, в глазах бушуют эмоции.

— Я знаю, Смоуки. Но не воспринимай мои слова неправильно. Просто учитывая все, ситуация не слишком обнадеживающая. — Он морщится. — А, блин. Прости. Все как-то неправильно звучит.

Я качаю головой:

— Пусть тебя это не волнует. Мы ведь говорим не о том, что случилось со мной. Речь идет о тебе и Элайне. Не можешь же ты рассказывать мне о своих чувствах и одновременно думать, куда поставить ногу.

— Наверное, нет. — Он шумно выдыхает воздух. — Черт, Смоуки. Что мне делать?