Человек из-за Полярного круга

Я залез под половицу и закрылся, как крышкой гроба. Подождал, пока привыкнут глаза. Осветил площадку под ногами, приемный ворот с двумя приводами, как над колодцем. Покрутил за ручку — показался обрывок веревки. В зев лестница спускается, ниже снова площадка. Прелью тянет. На площадке валяются две деревянные бадьи, тачка со свихнутым колесом, кайло. Свод площадки подпирают старые, вперемешку с новыми, стойки. Старые бревна подъел грибок. От нижней площадки в глубину узкая щель. В эту черную прорезь проваливаются бревна с желобком, пробитым колесом тачки. Перекрытие сильно прогнулось, и от этого проход как бы припал и обузился. Идти надо или на четвереньках, или вприсядку — уточкой. На четвереньках — неудобно держать светильник, уточкой — устают ноги, но любопытство берет верх. Иду по проходу вправо, влево, вглубь. В одном месте вырублена камера, почти приличная комната. Сажусь прямо на землю передохнуть. Все равно брюки в глине, мокрые. Зашлась спина, и ноги одеревенели. Осматриваюсь, подсвечиваю светильником. Крепь хорошая — бревно к бревну, посередине в два ряда стойки, комлями вниз поддерживают кровлю. Тут несколько ходов. Догадываюсь: жилу искали, вода по всему подземелью цокает с кровли.

С одной стороны углубление — тут, видать, стояла бутора для промывки золота. Обхожу, прижимаясь к стенке, кучи отработанного галечника. Порода от рыжей до ярко-красной. Отдышавшись, двигаюсь дальше. Где же старик? Прыгающее от светильника пламя пугает тенями.

Прислушиваюсь. Тоненько где-то тинькает кирка. Ага, впереди. Проход становится все уже, идет на клин. Едва протискиваюсь между осклизлыми стойками. За ворот льет вода. Дышать становится трудно. Как ни оберегаю жировку, попала вода — затрещала, забрызгала горячим маслом. Потухнет, помотаюсь тогда в этом склепе. Ползу дальше. Наконец сверкнул огонек в расщелине. Подбираюсь ближе.

— Не засти, ирод! Ты, что ли, Седой?

Поползаю поближе к огоньку. Шахтерская лампа на издыхании слабо выхватывает забой с собачью конуру. Тут же валяются крепи. Старик набирает скребком в деревянный лоток породу. Здесь же у входа приямок с водой, он опускает туда лоток и начинает промывать. Крупные камни, сполоснув в лотке, складывает на бровку. Мелкую гальку смывает в приямок. Потом доводит остаток породы. Опускает лоток в воду, резко придерживает. И так до тех пор, пока легкие частицы не смоет в приямок, а золото собирается в изгибе лотка.

Старик сидит на корточках, уткнувшись глазами в лоток, весь в ожидании. Пальцы-крюки крепко держат лоток, движения у него удивительно точны. Он тяжело дышит, а когда в лотке мигает золото, замирает. И только редко вырывается из груди его надрывный свист. Он черпает ладошкой из приямка воду и плещет в лоток. В шлихе, похожем на порох, тяжело мигает золото, желтовато-серые зернышки. Старик, кажется, перестал дышать. Вот уже обнаружилось несколько таракашек на черной подстилке. Старик достает из-за пазухи тряпку, осторожно расстилает ее на бровке, придвигает лампу и заскорузлым дубовым пальцем соскребает в нее шлих. Завязывает узелок, помогая беззубым ртом. Взвесив на ладони, прячет за пазуху. Не разгибаясь, собирает крупные промытые камни и бутит ими стенки. Мелочь тоже выбирает из приямка лопатой с изогнутым черенком и тоже бросает между крепями. Суживает отработку, оставляя за собой строчку хода.

Пока старик возится с забутовкой, хочу попробовать сам. Набираю скребком породу, но вдруг сильные пальцы впиваются мне в плечо, подбираются к горлу. Запальчивое горячее рычание над ухом.

— Щенок! И перстом не тронь, стерва! Пшел отсюдова!

Лоток глухо стукнул о гальку.

— Что ты, старый, спятил? Не нужно мне твое золото.

Старик схватил лампу и, раскинув руки распятием, закрывает жилу:

— Не лезь, говорю, порешу!

Старик корчится, пытаясь достать кайло. Намерение не из приятных, если достанет — укрыться мне негде. Как еще не сообразил пульнуть камнем, тогда пришлось бы его опередить. Отступаю, протискиваюсь в щель. Прихватываю с собой стойку. Спотыкаясь, пробираюсь, слышу, как похрустывают, оседая, подпорки. Темень — глаз коли. Ползу на четвереньках, останавливаюсь, снова ползу. Проходит целая вечность. Откуда-то берутся силы: жму без отдыха. Натыкаюсь на какой-то предмет, ощупываю — тачка!

Кое-как одолел лестницу. Хватило сил вылезти из-под половицы. Посидел на полу с закрытыми глазами, пока не привык к свету. Седой и бабка Ульяна не замечают меня. Поют. Надо бы брюки почистить, да ладно…

…Я шел за гробом. Похоронная процессия остановилась в сосновом лесу. А барабан все ухал и ухал. Надрываясь, рыдала труба. Я помог опустить в землю гроб с телом. Бабка Ульяна меня не узнала.

Юлькина любовь