Человек, изменивший мир

Я сидел за кустом удивленный, что все понимаю. Правда, я точно так же восхищался природой и потому, в конце концов, решил, что ценители прекрасного всегда друг друга поймут, даже если с разных планет, язык прекрасного у них один.

Оба существа, восторженно вереща, расползлись в разные стороны, осматривая каждый камушек, каждую травинку. Скоро один удалился за пределы слышимости, а второй пошел на четвереньках, рассматривая букашек, и скоро оказался перед кустом, где прятался я.

Видя, что он вот-вот боднет меня, а потом еще вдруг помрет с перепугу, я приподнялся и сказал очень вежливо:

– Здравствуйте, не правда ли, чудесный день?

Зеленый человечек вздрогнул, затравленно оглянулся в поисках блюдца, но оно оказалось за моей спиной.

– Здравствуйте! – пролепетал он. – А в-в-вы кто?

– Человек, – ответил я. – Хомо сапиенс. Хомо хабитулус. И еще человек, которому нужно знать, почему вы здесь очутились?

Он испуганно косился на мое лицо, которое должно было казаться зверской рожей, ибо мои худые бледные руки рядом с его лапками выглядели лапищами лесной гориллы. Когда я улыбнулся, он задрожал при виде моих зубов:

– Не ешьте меня! Я все скажу!

– Давай, говори, – согласился я и улыбнулся шире.

– Нас здесь много, – пролепетал зеленый человечек. – Вы даже не представляете, сколько кораблей кружит вокруг вашей планеты! А сколько еще висит в длиннющей очереди, что тянется на три мегапарсека… И билеты стоят бешеные деньги.

Я удивился:

– Но почему к нам такой пристальный интерес?

Зеленый человечек опасливо оглянулся по сторонам, зачем-то заглянул в мышиную норку и только тогда прошептал, вытянувшись ко мне на цыпочках:

– Дело в том, что ваш мир… не отредактирован!

– Как это? – не понял я.

– Дело в том, – терпеливо объяснил зеленый человечек, – что у нас искусство не бесконтрольно. Оно должно работать, служить обществу. На творцах гигантская ответственность! Поэтому любое произведение обязательно проходит через художественный Совет. Если Совет примет, то после тщательнейшей редакции выпускает в гигамир! Но обязательно – после самой тщательнейшей редакции!

– Но как же…

– Совпали редчайшие обстоятельства. Во-первых, творец был немолодой и весь заслуженный с головы до пят. Во-вторых, редактриса попалась молоденькая и робкая: не решилась править великого, чьи произведения проходила в школе… К тому же половина Совета была на отдыхе, другую свалил вирус омоложения…

– Неотредактированный… – прошептал я.

– Да-да, – сказал зеленый человечек. – Отсюда ляпы вроде причинности, неопределенности, ограничения скорости света, двойной природы света и прочих нелепых физических законов… Творцы бывают невнимательными, а чего стоят такие надуманные проблемы, как совесть, мораль общества…

– Надуманные? – воскликнул я.

– Ну, созданные! Вы не представляете, какие очереди, какие очереди на просмотр! Сколько споров!

– Почему? Мы – плохие?

– Нельзя сказать однозначно. В том и сложность, что нельзя сказать однозначно. У некоторых ваш жестокий и порнографический мир вызвал такое негодование, что требовали полного изъятия!

– Как это? – насторожился я.

Он развел зелеными лапками:

– Ну… как у вас изымают книги, фильмы… Изъять и… уничтожить.

Я пришел в ужас:

– И что решили?

– А что толку? Вы есть. О вас говорят, спорят. Так что уничтожить вас невозможно, с произведениями искусства только так. Но вот подредактировать вас хотели бы многие.

– А не вычистили бы и ценности?

– Вы рассуждаете, как и творец этого наивного и нерационального мира… Впрочем, вы ведь по облику и подобию… Судить не берусь. Я потрясен. Такого драматизма не встречал нигде. Ночь не заснул после первой же встречи с вашим драчливым и стремительным миром, а теперь постоянно подключаюсь к жизни Цезаря, Коперника, Рембрандта… Да что великие! Жизнь самого незаметного человечка порой исполнена такого драматизма, что неделями ходишь очумелый. А звери, рыбы, насекомые, растения? Даже у них своя жизнь, свои образы, свои характеры! Это и есть мастерство!

Он разгорячился, уже бил зеленой лапой по моему колену, жестикулировал, убеждал.

Появился второй зеленый человечек и потащил его в летающую тарелку, а тот оглядывался и доказывал мне, в каком странном и чудовищном мире я живу.

Они улетели, а я остался в своем странном, чудовищном, жестоком, наивном, неустроенном, драчливом, нежном, порнушном, нерациональном, красочном, неотредактированном мире.

Но теперь я смотрел на свой мир иначе.

Бумеранг

Владислав несся, как булыжник, выпущенный из баллисты. Игорь держался за ним, но не мог вот так ловко проныривать в микроскопические щели в толпе, мягко нажимать, раздвигая плотную толпу, не умел вскакивать сбоку раньше других на эскалатор, а за другом все получалось, да и сам Владислав раздувается от довольства, что добрейший Игорь, будучи на два года старше и с кандидатской на носу, послушно следует сзади, всецело на него полагаясь.