Человек, который начал жизнь заново. Сборник рассказов

Киран с Дастином, оба измотанные, но довольные, держали в руках гитары. Джейк тащил два комбика. Сложно вспомнить, сколько песен было придумано в турах. Как говорит Киран, когда в твоей жизни не остается ничего, кроме музыки (конечно, он имел ввиду время длинных заездов по стране и миру), новые идеи вынуждают тебя реализовывать их. Звучит как одержимость. В его случае, возможно, так и было. Вне гастрольной жизни он был не так плодовит.

– Сразу предупрежу, это не окончательный вариант.

Он повторял это каждый раз перед премьерой. Переживал, что нам может не понравиться.

Дастин в это время отстраивал гитару, подкручивал звук на комбике.

– Приступим? – Дастин уставился на Кирана, всем видом говоря «давай сделаем этой!»

Киран едва заметно кивнул, но не вступал. Настраивался. Так всегда бывало с новым материалом. Как если бы Кирану требовалось время, чтобы принять его.

– Раз, два, три, и… – тихо проговорил он.

Гитара Кирана вступила первой, далекими протяжными нотками, в которых я уловил раздирающую недосказанность, словно два близких человека потеряли друг друга, так и не успев поделиться самым сокровенным.

Дастин щелкнул пальцами, и теперь они оба играли вступление. Дастин, как всегда, ритмическую часть. В этот раз ритм был не прямой, с акцентами на разные доли; Киран продолжал мелодию, но уже другую. У меня родился образ, будто я высматриваю добычу в образе хищника с высокой горы. Мощный брейк в конце, от которого что я, что Джейк начали кивать в такт.

Когда начался куплет, дверь в дальней комнате отворилась. На пороге стоял Крис. Пьян он не был, но чувствовалось, что выпил прилично. Он приблизился к нам и стал трясти головой в такт бесшабашному панковскому ритму куплета. Джейк подхватил его порыв, отошел в сторону и начал типичные хардкорные танцы – бил себя в грудь, изображал гориллу.

Я начал подбирать ритм, стоя играл по воображаемым барабанам, притопывая ногой. Нам было весело.

Единственный, кто пока не разделял нашего настроя был Эрни. Я повернулся в его сторону. Тут же меня ослепил яркий свет встречной машины. Или автобуса. Или грузовика. В моих ушах завопил клаксон. Я оторвался от пола, буквально воспарил (при моих ста плюс килограммах). Увы, не от нашей возносящей музыки. Мгновением позже клаксон в ушах сменился треском, а в голову от удара ворвалась мощная вспышка.

Похоже, Эрни все-таки уснул за рулем.

3

Не могу открыть глаза. Знаю, случилось страшное, но ни отчаянных криков, ни душераздирающих стонов, ни скрежета металла не слышно. Колыхание огня похоже на колыхание флага. Искривляет воздух.

Прислушиваюсь. Спокойно: размеренное сопение – не мое. Болит ли что-то? Конечно, болит. Не желаю прислушиваться к собственным очагам. Успею сделать это еще ни один раз. Жадно ловлю звуки вокруг. Вот равномерное пищание рядом с головой. Понимаю, что это больничный прибор. Значит, не придется забивать голову сбором фактов, жив я или нет. Уже легче.

Но глаза не открываю, боюсь. Продолжаю сбор информации. Поодаль какой-то гам, суета. Теперь точно: я в больнице. Выходит, сейчас самый разгар рабочего дня. Мне бы хотелось, чтобы была глубокая ночь. Но выбирать не приходится.

Я готов. Лишь бы не оказалось, что я ослеп.

Глаза режет от света. Пытаюсь прикрыться рукой, но та не слушается, просто дергается. Уже что-то. Зрение восстанавливается, но ощущение, будто под веками по мешку с песком. Корки на ресницах еле разлепляются. По правому виску пробегает слеза. Пытаюсь приподнять голову, ничего не выходит. Шевелю ногами – бестолку. Грудь сжимает от волнения, в животе покалывание, но не как от мелких иголочек, а словно в меня вонзают лезвие кухонного ножа для овощей – тоже мало приятного. Открываю рот – ни звука. Даже сип, вырывающийся из горла, кажется мне надуманным.

Я готов отдаться панике. Теперь понимаю, чего действительно боялся всю свою жизнь: быть неспособным даже к элементарным действиям. Я провалюсь со стыда, если моя мать или девушка будут подтирать мне зад. Да и с моей массой сделать это для них будет невозможно.

– Мэтт. О боже, Мэтт!

Голова тоже не двигается. Черт. Черт!

Скашиваю до рези глаза. Вот же она – мама. Ее сопение я слышал.

– Не шевелись! Пожалуйста, не шевелись.

По ее щекам бегут не слезы. Это тропический ливень.

– Я должна позвать врача. Я вернусь, скоро вернусь. Обещаю, – у самого выхода. – Только не шевелись!

Она вылетает из палаты, едва не снося дверь. Я же остаюсь сам с собой, один на один. Пока не озвучен диагноз, рассчитываю свои силы, волю. Я не смогу жить овощем или недееспособным. Дело не в мелких радостях жизни, вроде вечерней прогулки, секса. Я не смогу прожить ничего не делая в этой жизни. Привязав к себе родственников. Не смогу. Но и не смогу все завершить… Сейчас.

Всплывает «Малышка на миллион». Нет-нет-нет. Стой. Не торопись. Узнай детали. Ради всего святого – узнай детали! И хоть ты далеко не самый прилежный христианин, просто дыши. Вдох. Выдох.

Так лучше, Мэтт, чувствуешь?