«Человек, первым открывший Бродского Западу». Беседы с Джорджем Клайном

Мне захотелось послать предисловие Иосифу хотя бы кружным путем. Так что я немедля попросил перепечатать предисловие Одена на машинке так, чтобы втиснуть его на два листка папиросной бумаги, – перепечатать через один интервал, почти без полей, между тем как стандартный машинописный текст занимал примерно шесть страниц. Подвернулась оказия: в конце апреля мой друг Майкл Керран отбывал в Ленинград. Он был знаком с Бродским с 1966 года, когда учился в Ленинградском университете по обмену. Керран сам вызвался доставить предисловие. В Советский Союз он въехал поездом, из Хельсинки. Зная, что на этой границе пограничники особенно придирчивы, он по дороге решил переложить сложенные листки из внутреннего кармана куртки в другое место – под надорванную подкладку матерчатой сумки. Уловка удалась: Керрана подвергли дотошному личному досмотру и наверняка обнаружили бы контрабандные листки в кармане или бумажнике, если бы они там лежали. Пограничник пошарил даже под подкладкой сумки, но не нащупал небольшой бумажный квадратик – попросту не дотянулся. В начале мая Керран вручил листки Иосифу. Иосиф принял их с изумлением, восхищением и признательностью. И даже осмелился в знак благодарности написать Одену – если я правильно понял, написать, не таясь от властей, просто взял да отправил письмо по почте.

Итак, ваша дружба с Оденом продолжилась.

Оден пригласил меня навестить его в Кирхштеттене 21 июля 1970 года; позднее, в июне 1972 года, он там же принял у себя Бродского. Когда Оден пригласил меня туда, его предисловие уже было готово, и Керран, специалист по российской истории из университета штата Огайо, уже отвез его Иосифу в Ленинград. Мой визит к Одену был приятным и плодотворным. Я прочел Одену переработанный текст своей вступительной статьи. В письме Стангосу на следующий день из Парижа я сообщил: Оден заверил меня, что находит статью «вполне верной», что в ней сказано «то, что необходимо сказать о Бродском как о поэте».

Но кое в чем работа над пенгуиновским изданием шла негладко.

Не без того. 28 июля Стангос огорошил нас идеей из совсем другой оперы. Ал Алварес[40] – в «Пенгуин букс» он был консультантом по вопросам поэзии – прежде давал мне ценные рекомендации о том, как улучшить черновые варианты моих переводов. Однако Стангос и Алварес сообща решили, что хорошо бы включить в томик Бродского примерно пятьдесят страниц стихов Натальи Горбаневской. Горбаневская и Иосиф дружили – позднее она даже оказалась среди горстки тех, кого он пригласил на церемонию вручения Нобелевской премии в Стокгольм[41]

.

Но тогда, в 1969 году, Горбаневскую знали в основном как политическую диссидентку и активистку. Она бесстрашно осудила вторжение в Чехословакию в августе 1968 года, осуществленное под руководством СССР, и много выстрадала от сотрудников тайной полиции.

В декабре того же года ее арестовали, а в следующем году упекли в психиатрическую больницу.

Я написал Стангосу категоричный ответ. Вот что я заявил ему в письме 10 августа: «Чрезвычайно важно, чтобы Бродского представили аудитории в качестве поэта, а не в качестве политического диссидента или агитатора. А значит, его творчество не

должно ассоциироваться с кем-то, кто известен в основном политической диссидентской деятельностью и агитацией». Я написал, что Горбаневская, бесспорно, человек принципиальный и храбрый, но ее было бы «резонно назвать „гражданским поэтом“, а к Бродскому этот эпитет неприменим – не больше, чем к Донну или Элиоту, хотя всех троих как людей, поэтов и граждан волнует тема свободы».

Стихи Горбаневской – по крайней мере, те, которые мне довелось прочесть, – лиричные и личные, но я определенно понимаю, отчего вы так восприняли идею Стангоса.

Стангос спросил, что думает об этом Бродский.

Я ответил: «Если необходимо спросить мнения Бродского по этому вопросу, он, не сомневаюсь, среагирует так же, как и я. Но, откровенно говоря, я счел бы слишком опасными попытки поднять этот вопрос при контактах с ним, даже косвенно». Я добавил: «Прошу прощения, если вам показалось, что я проявляю излишнюю горячность, но эта идея может буквально стоить жизни или свободы Иосифу Бродскому – замечательному человеку и замечательному поэту, которого я нежно люблю и уважаю». В конце августа Стангос согласился отказаться от этой идеи, и я вздохнул спокойно.

Все это время вы поддерживали контакты с Иосифом в Ленинграде.

После моего возвращения из поездки в СССР и вплоть до его высылки за границу мы продолжали обмениваться открытками – поздравлениями с Новым годом и днем рождения, письмами и телеграммами.