Человек разговаривает с ветром

Прошел месяц или чуть побольше. Корабль, на котором служили Слава и Василий, ушел в учебный поход. Однажды, когда я был дежурным по базе, в проходную пришла какая-то девчушка лет двенадцати и спросила Махонького.

— А зачем тебе? — удивился я.

Она помялась, засмущалась, а потом положила на стол книгу и сказала:

— Вот… Марина прислала. Он забыл у них. А книга — библиотечная…

— Марина?.. — непроизвольно переспросил я.

— Ну да, — обрадовалась чему-то девчушка, — с Береговой улицы. Марина Чертогова…

Она ушла, а я призадумался. Очевидно, Слава встречался с этой девушкой, Мариной. А потом… А не имеет ли эта размолвка отношения к ссоре двух друзей?

Я решил побывать у Марины и на следующий день отправился в рыбачий поселок. Береговая улица состояла всего из нескольких домов, и разыскать Чертогову не составило особого труда.

Я постучал в дверь. Никто не ответил. Постучал снова и вошел в кухню. Склонившись над корытом, стирала девушка.

— Простите, — сказал я, — здесь живет Марина Чертогова?

Она чуть вздрогнула, бросила на меня тревожный взгляд, торопливо поправила сбившийся передник и, стряхивая с рук пену, повернулась:

— А-а… вам она зачем?

— Мне нужно поговорить с ней.

Она опустила глаза, нервно потерла пальцы и, не глядя на меня, показала на ближайшую дверь:

— Хорошо… Пройдите туда.

Я очутился в довольно просторной комнате, очень просто и непритязательно обставленной. На стенах — ничего, кроме круглых штурманских часов и нескольких пучков засушенных листьев и цветов.

Спустя несколько минут вошла та самая девушка, которую я встретил на кухне. Теперь на ней была скромная кофта и цветная косынка на плечах. Она протянула мне узкую руку с длинными тонкими пальцами и тихо произнесла:

— Здравствуйте. Это я — Марина Чертогова.

Я назвал себя, извинился, что беспокою ее, и вдруг замолчал. Смотрел на нее и не знал, что сказать. Не то чтобы ее внешность поразила меня, хотя девушка была очень хороша собой: пышные темно-каштановые волосы спускались свободно до плеч, лоб высокий и чистый, на слегка обветренных щеках рдел неяркий румянец. А глаза у нее были необыкновенно ласковые, какие-то детски-простые, синие-пресиние. Это были никогда не лгавшие глаза. Взглянул в них и сейчас же понял: никаких околичностей, никаких посторонних слов. Говорить с Мариной я должен совершенно просто и откровенно.

— Мне хочется помирить двух друзей, которые, как я вижу, стали с некоторых пор недругами. Вы, Марина, не сможете ли тут как-то помочь?.. Сейчас вы все поймете. Но если я ошибся, не стесняйтесь, скажите прямо.

Она ничего не ответила, но при словах «двух друзей» крепко сжала полные губы и чуть-чуть побледнела. Я начал рассказывать ей о том, что произошло между Махоньким и Крупляковым в одно из воскресений. Но тут в комнату вошла высокая девушка с тонким станом и черными косами, небрежно уложенными вокруг головы. Она кивнула мне несколько высокомерно, закурила папиросу, уселась на кровати и спросила низким звучным голосом:

— Не помешала?

Я вопросительно посмотрел на Марину, но та, нетерпеливо отмахнув от себя облачко табачного дыма, бросила полушепотом:

— Нет-нет, продолжайте. Таня, подружка моя…

Меня взяла досада. Хотелось поговорить так, чтобы никто не мешал. Но делать было нечего. Я продолжил рассказ о происшедшем со Славой и Василием и спросил Марину:

— Вы знаете их?

Лицо Марины изменилось. Румянец на ее щеках стал гуще, горячее. Она вскинула голову и, глядя в сторону, сказала отрывисто:

— Что их знать-то?.. Славу… Вячеслава знаю… А этого… знать его не хочу! — Голос ее зазвенел и оборвался.

Я молчал, выжидая, но и она молчала. Заговорила ее подруга.

— А вы что, товарищ офицер, на свободное местечко притулиться желаете, потралить хотите, не выйдет ли что?..

Я рассмеялся, и, видимо, смех мой убедил ее в том, что «тралить» я не собираюсь. Тогда она рывком чиркнула спичку, прикурила новую папиросу и с гневом сказала:

— Не обижайтесь, товарищ офицер, есть еще среди вашего брата, мужчин, такие, вроде Васьки Круплякова и Тольки Ласкавина! Вот и Ласкавин этот, — произнесла она с расстановкой, — гулял он со мной. Все говорил: службу кончу — поженимся, в наши, мол, края поедем… А потом… Потом отчалил. А Марина…

Но Марина не дала ей договорить:

— Молчи! Не смей! — страстно закричала она. — Это мое дело!

— Твое дело?.. — грозно протянула Таня. — А что Славка в морду ему за это закатил в кубрике? Твое это дело?.. Нет, милаха, врешь! Они нам наплевали в душу… А за что?.. Комсомол позорят… Да я б их…

Она так резко тряхнула головой, что венец из кос распался и черные блестящие волосы рассыпались по плечам. Таня снова села на кровать, закинула ногу за ногу и надорванно, обессиленно сказала:

— Позабавились, а теперь за других взялись…

Обратно я шел в сумерках.