Человек разговаривает с ветром

Взводная цепочка потянулась мимо меня. А я стоял по колени в снегу и смотрел, как прямо на глазах появляется под чужими ногами дорога — предел твоих мечтаний. Стоял, и сладкая тяжесть разливалась по всему телу. Ноги, правда, проваливались все глубже в снег, но и это не тревожило. Потом, потом выберемся…

Вот и лейтенант с чьим-то вещевым мешком и своей всегдашней маленькой радиостанцией, над которой трепыхался прутик гибкой антенны.

— Устали, товарищ Лапин?

«А как бы вы думали!» — хотелось мне огрызнуться. Но ответил я, конечно, без дерзости:

— Устал, товарищ лейтенант.

— Кто же теперь впереди идет?

— Младший сержант Лакомый.

Даже в темноте я заметил, что лейтенант забеспокоился. Это уже было приятно. Значит, пока впереди шел Лапин, можно было не волноваться.

— Будете замыкающим, — бросил мне лейтенант и быстро пошел вперед, перегоняя солдат.

Я решил, что пора выбираться на тропинку, отлично утоптанную, соблазнительную тропинку, и подался вперед. Но тут случилось непонятное: я не мог вытащить ногу из снега. И вторую тоже. Они словно примерзли. Их будто припаяло… Их засосало и продолжало засасывать все основательнее топкое болото. А у меня уже не было сил для настоящего рывка.

— Товарищ лейтенант! — позвал я.

Но лейтенант уже не слышал, а наши арьергардные орлы решили, что он оставил меня сзади по каким-то особым соображениям.

Я остался один. Закричать громко было вроде бы стыдно, и к тому же проклятий «противник» находился теперь где-то поблизости. Мой крик мог испортить все дело. Надо мной могли бы посмеяться.

— Товарищ лейтенант! — все же еще раз позвал я…

— Слово предоставляется товарищу лейтенанту, — объявил председатель собрания, оторвав меня от моих воспоминаний.

— Как-то в лесу, во время учений, — начал лейтенант, — один из наших товарищей устал идти первым по снежной целине. Устал, решил, что с него довольно, и сделал шаг в сторону. Всего один шаг. Но там оказалось незамерзающее болото…

Сейчас я снова почувствовал осязаемо и томительно, как жесткие голенища моих сапог прилипают к икрам, а ноги уходят куда-то вниз. Мне снова, как тогда, стало страшно. Так страшно, будто я во второй раз тонул в болоте, оставшись совсем один. А мимо проходили мои товарищи, и каждый говорил мне:

— Вспомни, Валерий…

— Подумайте, Лапин, вы сделали опасный шаг в сторону. Смотрите, как бы не засосало…

Лейтенант говорил тихо. Я не видел его, он выступал с места, сзади меня, но слышал каждое его слово. Потом вроде бы не каждое. А вот его уже и совсем не слышно. И других тоже не слышно. Все замолчали… Уж не уходят ли они?

Почти бессознательно я поднял руку. Встал. Почувствовал, что меня плохо слушаются ноги. Они онемели, их будто иглами кололи. И мне показалось, что я снова проваливаюсь в болото. Но самое удивительное — мне плохо подчинялся язык, особенно когда пришлось говорить о себе и задумываться над словами, подбирать их. Иное и подберешь, да не вдруг выскажешь. Есть, например, одно такое слово: «Виноват…»

Я говорил бессвязно. Это было, конечно, мое самое бездарное выступление. Иногда замолкал, мучительно подыскивая слова, но все терпеливо ждали. И у меня не хватало выдержки, я опять начинал говорить. На душе становилось легче. Постепенно отходили занемевшие ноги. Я начинал чувствовать под ними твердый пол.

Когда я еще раз остановился, чтобы передохнуть, то мысленно оглянулся на оставленную за собой тропинку. На обочине вдруг увидел Зою. Она стояла там и задорно смеялась. Смешная Зойка…

Я долго молчал, раздумывая и подбирая слова. Потом опять заговорил и еще раз мысленно оглянулся на прошлое, хотя больше уже никто не призывал меня к этому.

Иван Виноградов

НЕ ЗАМЕТИЛ

Мы встречали второй военный год. Собрались у наших девушек в полковой санчасти, в уютной землянке на берегу замерзшей Невы. Уселись за стол, накрытый простыней, и увидели, что перед каждым лежит по тоненькому ломтику тяжелого и черного, как земля, блокадного хлеба, по две галеты и по нескольку шпрот из дополнительного командирского пайка нашего доктора. Водки было ровно столько, чтобы припомнить ее противный дух.

За минуту до двенадцати часов над столом поднялся мой и общий наш приятель Гриша Ковалец, командир разведчиков, бравый и видный парень. Даже блокада и голод не могли сделать его серым.

— Так что ж, друзья, поднимем? — улыбнулся он совсем по-праздничному.

Мы поднялись.

— За Новый! За лучший по сравнению со старым! — провозгласил Гриша.

Мы соединили глухо стукнувшие железные кружки.

— С Новым годом, с новым счастьем! — оживились, заговорили наши девушки, вспоминая ритуальные слова.

Все выпили по глотку. Взяли по крохотной маслянистой рыбке и откусили по одному разу от рассыпающегося в руках хлебного листика. Его хотелось проглотить одним духом. Он так и просился в рот. Наедине с собой каждый из нас не стал бы с ним церемониться ни секунды. Но тут мы как бы соревновались в выдержке и воспитанности.