Человек в круге

Так и было у меня много хорошего и трудного до того момента, как я научился шоферить, самотужки, с помощью кореша, моего земляка Анфиркина. Я полюбил машину. Когда Анфиркин приезжал на заставу и я находился в своем свободном положении, то есть у меня не было дела, мне, при снисхождении старшего нашего лейтенанта Павликова, замечательного начальника заставы, удавалось на машине покататься. Самостоятельно я выбирался в пески на машине, и я колесил уже умело. А вскоре пришла на заставу комиссия и что выяснилось: что на заставах теперь нужны не только люди и лошади, но и машины. Ребята показали на меня, что я уже способен водить машину и старший из комиссии спросил:

— Зачем ты учился?

Я сказал, что учился, чтобы зарабатывать после службы в армии у себя дома на должности шофера. То есть не только зарабатывать, а всегда потом зарабатывать. Моя мама замечательно пишет об этом. Шофера у нас зарабатывают хорошо на лесоповале, и почему бы я не смог так работать?

Одним словом, сдал все честь по чести. И вождение, и технику знаю. И мне дали права, чтобы я еще тут послужил, а как понадоблюсь, то возьмут на шофера.

Я еще семь месяцев служил, а потом меня взяли водителем, потому как подошел год к демобилизации Анфиркина. И я возил все, что мне было приказано. А потом, на мое горе, приехал новый комендант. И я был жадный к новой технике. И подумал, что могу работать потом и не на лесоповале. И согласился.

Не могу Вам сказать, что мое начальство что-то затевало и что я не видел этого затеваемого. Я всегда понимал службу туго. И эти фокусы, которые видишь и молчишь… Нет, я их не видел. Тем более, со стороны товарища полковника Шугова. И со стороны его семьи я ничего плохого не видел.

Как получилось? Не знаю, но все по правде получилось.

Перед этим днем мне полковник Шугов приказал: чтобы бобика подготовил, потому как поедем на заставу. Я все знал. Документы все чин чинарем прошли и по мне. И я не знаю, как вести себя, чтобы все учесть. Ведь у меня мама и сестренки. И разве я виноват, что он под вечер, в темноте, сказал, что я немного поразомнусь. И пошел в темноте. И пошел через полосу. Я подумал, что сейчас вернется — что-то у начальника свое, на уме. Может, кто новый тут должен пройти, наш. И что там готовится это. А он, полковник Шугов, за это несет полную и соответствующую ответственность.

Он шагнул небыстро, а так же, как шагал до этого. И я вначале нисколько не насторожился. Я ему крикнул уже сразу:

— Павел Афанасьевич!

Он учил меня так называть себя. И я назвал его так, очень гордясь таким доверием.

Но доверие оказалось подмоченным. И я это еще не понимал.

Я ему крикнул:

— Стойте!

А он все шел и шел, не оглядываясь. Тогда я стал поначалу вверх стрелять. Вы спрашиваете, как же я сразу не стрелял ему в спину. А если бы он не был шпионом, а выражал себя так, как при службе? Что бы со мной было? Ведь у меня мамка и сеструшечки родные. Вы вникните в это и поймете, какое мое теперь состояние. Вроде всему я научился, а убить человека, убить своего полковника в спину, не смог…»

Что я испытывал, пока читал это письмо? Я испытывал чувство нового страха. Жил человек, старался быть честным и искренним, нес отлично службу, выучился на шофера, чтобы помогать и матери, и сестрам, и вот так все закончилось. Правый и скорый суд. И — нет человека. Нет больше кормильца матери, сестрам.

Конечно, сестры подросли уже, они и сами себе зарабатывают, поди. Но мама… Мама, которая всегда, как и моя мама, ждет кормильца, она никогда не забудет, что случилось с ее сыном Петей Смирновым. Что ей написали? Расстрелян? Или… Что-то такое, что, мол, попал в ситуацию, где единственно возможный выход — смерть?

Я тщательно спрятал письмо в моем комсомольском сейфе и пошел в дом к Мамчуру. Он жил в центре города (если считать пять-семь домов тут, да штаб дивизии). Я постучал к нему в окошко. Он узнал меня и открыл дверь.

Майор пил чай. Супруги его не было, я знал, что она уехала к маме рожать очередного мамчуренка.

— Садись, — пригласил майор и подвинул в мою сторону стул.

Я сел. Помолчав, сказал:

— Зачем вы дали мне только этот документ? Я его прочел. Есть ли у вас документы о сержантах заставы?

— Есть, — кивнул головой Мамчур. — Ты будешь писать что-то опять в верхи? Или это нужно для твоей работы?

— И для этого. И для того.

— Нет, я дам тебе лишь для твоего творчества. Ты довообразишь и напишешь документальную ли, художественную ли вещь, в коей будет все это, нежно, как говорится, — оскалился, — увязано. Лады?

Я кивнул головой.

Мамчур достал из своего портфеля новую папку и, подойдя ко мне, глядя пронзительно в глаза, произнес:

— От себя отрываю. — Кивнул на портфель, добавил: — Все — тут ношу. Ты знаешь — безопаснее. Здесь не будут шмонать. Станут искать в квартире.