Человек в круге

— Кого же еще? Вы больший предатель, чем Шугов. Он явный предатель. А вы — замаскированный шпион. Вынюхиваете, а затем пишете о вынюханном. Знайте, мы ни о чем с вами не говорили! Тем более о Шугове! Мы знать не хотим о нем. И знать не хотим ни о каких пограничниках, пострадавших из-за него. Это не наши заботы!..

Что-то, видимо, я сделал не так. Защищая сержантов, отбывающих в тюрьме срок незаслуженного ими наказания, защищая вдову Павликова, ее сирот-детей, защищая железнодорожников, загремевших по делу Зудько, я, кажется, не нашел правильных ходов. Я не смог понять многих. Не смог понять и Мещерских. Может, они в самом деле просто доверились мне, с болью рассказали то, что другим никогда бы не рассказали? Может, я словчил, когда составлял письма-жалобы в вышестоящие инстанции, пользуясь доверчивыми откровениями Мещерских? И с Железновским я был, наверное, неточен. Не зря же он обиделся! И не зря так говорят со мной Мещерские! Я уже им враг?

Мне страшно хотелось услышать голос Елены Мещерской. Не знаю, почему. Может, потому что у меня лежало ее то письмо, отправленное с артисткой.

Об этом письме спрашивал меня по междугороднему телефону некоторое время спустя Железновский. Нет ли о нем лично чего-нибудь в этом письме?

— Все о тебе, — со злостью сказал я. — Каждая строчка.

— Да? И я упоминаюсь полностью? С фамилией, именем?

— Ты боишься этого?

— Я ни в чем не виноват. Мне и бояться нечего. Но просто не хочется лишний раз оправдываться.

— Оправдываться придется. Особенно, когда пойдет речь о Соломии Яковлевне Зудько и ее муже, майоре интендантской службы Соловьеве.

— Чудак! — нервно засмеялся Железновский, и я представил, как он смеется: снисходительно, через губы — кривит их в усмешечке, издеваясь над собеседником. — Мы — исполнители. Только — исполнители.

— Слепые исполнители! Ах, прекрасно… Как молодцы — фашисты в прошлой войне!

— Ну ты, знаешь! Ты поосторожнее на поворотах! За это и ответить можно!

— Мне, как и другим, читали письмо о твоем шефе. Лично ты ему сапоги чистил? Лично ты свою любимую женщину водил к нему? Тогда, там? Водил?

— Дурачок! Да это был вовсе не он. Понимаешь, не он. Был двойник…

6

Личная встреча с генералом С.

Как «крутилось» дело сержантов заставы.

О причастности Шугова к похищению Боевого Устава.

Как любовь превращалась в трагедию.

Я был ранее неточен: Шаруйко рассказывает…

И вновь Железновский, но в новом качестве.

Кто довольно часто был в седле и поездил по байрам, адырам, видел барханы не в кино, а каждодневно, каждочасно, для кого после песчаных пустынь, идущих один за другим холмов, радостный глаз вырывает на краю оазиса вдруг веселый кусочек богары; кто наблюдал в течение многих лет, как вдали — или рядом — друг за другом, как говорят, хвост в хвост, идут кони, а на них люди в панамах и с винтовками, тот поймет их, как я. Это они так жили шесть лет. И это они потом шли рядом по этапам. Шугов, полковник Шугов — они ненавидели его. И я за них поначалу ненавидел тоже его. Но он, Шугов, вечно стоял перед глазами, и мне всегда казалось, когда я узнавал о новых и новых деталях, так стремительно приведших его к измене Родины, — у него есть что-то, что должно свидетельствовать о снисхождении к нему. Человек, конечно, и в системе, неимоверно коверкающей судьбу, должен оставаться человеком. И все же… Трагедия Шугова, сотканная из множества нитей, как покрывало, обволакивало его, и он все последние годы жил, чтобы она, эта трагедия, свершилась.

Вконец измотавшись с документами по поводу сержантского состава той заставы, где перешел границу Шугов, то и дело возвращающихся ко мне короткими или в пол-листика отписками, уже не веря в освобождение ребят, я было опустил руки. Тем более, я уже демобилизовался, работал теперь в большой газете Центрального Комитета, мне не хотелось отставать от других: одно дело — тематика военная, другое — гражданская; работы было много и работа, как казалось тогда, да и кажется теперь, была не бесполезной.

Я решил: не пробьешь стену.

Именно в тот период и получил я письмо от Дмитрия Васильевича Шмаринова. Как ни странно, жил он теперь в городе, в котором я родился и из которого был призван в армию. Оказывается, в нашем городе он работает теперь директором фабрики по изготовлению женской одежды. Все у него в порядке, — сообщал Шмаринов. — Демобилизация произошла сразу после смерти И.В.Сталина. Вышла с фронтовыми неплохая пенсия, но в райкоме партии сказали, что надо поднимать производство, и хотя он, Шмаринов, мало что смыслит в таком производстве, пошел и, смеет заверить теперь, через год, показатели выросли, на радость его, Шмаринова, и на радость тех, кто его рекомендовал.