Человек в круге

— Я могла бы выйти за Н. И, может, была бы спокойной жизнь. Там, при допросе, Н. выкрутил меня от наказания. Он оказался порядочным человеком. Я не думаю, что ради Шугова и меня он выкручивал Лену Мещерскую от наказания, от тюрьмы. Просто он знал тогда то, что я не знала и никто не знал, кроме Ковалева. Ковалев плел сеть Шугову и заодно мне…

— Ты всегда не была точна во флиртах.

— Моралист! Да знаешь ли ты женщин, чтобы судить о них таким образом?

— Кое-что знаю и о них.

— Напечатал роман и хвастаешься… Подмечено, ничего не скажешь! Она, передразнивая меня, прочитала выдержку из этого романа: «Страсть и чувствительность есть дар божий. Без этого нет женщины». — Мальчик, зеленый огурчик! Подмечено, но далеко от женской сути. Чтобы, зеленый огурчик, суметь посочувствовать похоронившему, надо самому похоронить. Чтобы писать о чувствах женщины, надо побыть в ее шкуре.

Мы подошли к известинскому дому, она сунула мне на прощание руку.

— Советую тебе, — Лена не глядела на меня, — не выступать против Ковалева. Боже тебя упаси!

— Ты дашь мне координаты Н.?

— Нет. Он уже улетел. И, думаю, ему будет жарковато жить. У Ковалева хватка.

— Кто теперь Н.?

— Всего-то полковничек. Дальше — никак. Теперь и подавно.

После совещания я позвонил от своего товарища по вертушке снова Ковалеву.

— Вячеслав Максимович, я подумал над вашим предложением… А что, ежели и вправду создать вам книжку? Я отложу, пожалуй, свою рукопись о подполье украинского комсомола в войну… Только, Вячеслав Максимович, вы знаете… Я дорого ныне стою. При заключении договора я назначу цену. Конечно, по авторскому праву. Отсебятиной заниматься тут не стоит.

— И юрист не позволит, — проворчал Ковалев. — Когда ты хочешь приехать к нам?

— Давайте договоримся на завтра. Совещание уже сегодня завершится. У меня три дня свободных… Правда, покупки надо совершить.

— Ну об этом ты не беспокойся. Я скажу Шаруйке, он это оформит у нас. Ты только список предоставь, что тебе нужно.

— Спасибо, Вячеслав Максимович. Время назначайте. Я-то подстраиваться буду. У вас масштабы.

— И иронией, что ли?

— Ну уж не знал, что искренность мою так толкуете!

— Не взвивайся, не взвивайся! В десять устроит?

— Вполне.

— Я знаю, куда машину посылать. Приедет за тобой, без двадцати — будь готов.

— Всегда готов! — улыбнулся я. — Видите, хотя по телефону и не видно, вскидываю, как пионер, руку!

— Это дело! Когда так все отвечали, и жизнь была нормальной.

Где-то, уже за двенадцать ночи, в номер ко мне настойчиво постучали. Я накинул на себя спортивку, всунул ноги в тапочки и, подойдя к двери, чуть отсунувшись в сторонку от нее, как учил Железновский, спросил:

— Кто?

— Я. Шаруйко.

Голос был знакомый. Я открыл. Шаруйко стоял перед дверью один, за пазухой у него что-то выпирало. Я кивнул туда, спросил, что это у него?

— Бутылка, — ответил он.

Я засмеялся.

— Зачем? Да в такое позднее время?

Шаруйко извинился, сказал, что только закончил свое дежурство.

— Не обижай, одевайся, да посидим там, в холле.

Я оделся на быструю руку, взял ключ и захлопнул дверь. Я понимал, зачем меня зовет туда Шаруйко. У него мания преследования. А, может, и не мания, просто он знает, как все это теперь делается.

Мы сели в мягкие кресла, потихонечку подвинув и низкий письменный столик, и эти кресла, чтобы никому не мешать. В этой престижной гостинице не было случайных людей, и стояла уже в это время тишина. Шаруйко распечатал бутылку — вино было высшего качества. Здесь же, на столике, мы позаимствовали стаканы: они стояли возле графина.

Наполнили стаканы и молча выпили.

— Я не видел вас ни сегодня, ни вчера. — Шаруйко повертел бутылку и решительно снова наполнил стаканы. — Думаю, вас пасут не из ревности. И я говорю вам это серьезно… Знаете, я тогда сказал правду единственную. Ну в тот раз, когда мы встретились с вами. Я сказал о Павликове и его жене. Скорее, я сказал о ней. Это забыли все, что она есть на свете. Единственный человек не забыл — Елена Зиновьевна. О чем это говорит? О человечности. Вы, может, не знаете, но Елена Зиновьевна дружила с Павликовой и тогда. Она к нам приезжала на заставу несколько раз. И когда Павликова ехала за покупками какими в городок, то всегда заходила к Елене Зиновьевне, или просто поговорить, или еще по каким делам. Мне об этом рассказывал Смирнов, которого…

— Уже нет в живых, — сказал я с какой-то ненавистью.

— Что верно, то верно. Что он не насексотил, не связал Павликову и Елену Зиновьевну, ему честь и хвала. И одна бы, и другая покатили бы, поехали по этапу. Де-сговор уж заранее! А они — по-бабски. Знаете или нет об этом, но у Елены Зиновьевны детей не было никогда. И она спрашивала у Павликовой: может, что и как по-другому у них? То есть у Павликовых? Вот о чем и толковали женщины!

— И где теперь Павликова? — спросил я, быстро хмелея. — Вы же спросили тогда… Я понял, что вы знаете.