Человек в круге

Прошли ночь — день, ночь — день, ночь — день… Звонки следовали днем размеренно, не спеша. Она не подходила к телефону. В третий день, к обеду, звучал длинный-предлинный звонок. И Лена не отвечала. А Шугов в это время шагал по вызову к подполковнику Северову. Никто не знал, чем занимается на службе новый сотрудник курса Северов. Редко с ним слушатели академии сталкивались. И Шугову подполковник не представился. Он издалека стал говорить о всей службе, которую нес Шугов за время, предшествовавшее зачислению в академию. Было всякое, но то — давно минувшее, а ныне существующее. И все это — существенное!.. Северов изучал Шугова молниеносным взглядом, молчанием, короткими вопросами — вроде так, без смысла.

Шугов, наконец, заерзал на стуле.

— Я давно чувствую, — сказал он, — что вокруг меня что-то происходит.

— А вы не догадываетесь? — У Северова были сверлящие серые глаза, и этими глазами теперь он буравил всего Шугова.

— Все мы, на курсе, догадываемся… Но это — все… А я… Как это вам пояснить? Я…

— Все догадываются, подполковник, это так. Но все не мечутся, как вы.

— Что — я? Почему именно так вы сказали? Я сам хотел сказать…

— Вы ведете себя так, Шугов, будто в чем-то виноваты.

Шугов уставился на Северова:

— Я не так хотел все объяснить. Как вас понять?

— Это как вас понять? Вы ведете себя, как-будто на вулкане находитесь. Все это стали замечать. Может, вы действительно, я не говорю умышленно, косвенно… Косвенно имеете отношение к тому, что произошло у вас на курсе?

— Но меня уже… Со мной беседовали… И я не понимаю, почему вы об этом снова… Я же хотел объяснить себя! Я все это время после беседы…

— И что? Побеседовали — раз и навсегда? Вы не допускаете, что даже по сему, именно по сему… То есть, что случилось… Вы не допускаете, что могло появиться и в этом во всем что-то новое?

— Естественно, понимаю…

— Почему бы не спросить и вас, и других о том, о чем положено спросить? Вы мне не хотите что-нибудь сообщить?

— В каком смысле? Я хотел сказать, что вдруг стал одиноким на курсе… Как-то еще хотел объяснить… И впрочем… В каком смысле я должен что-нибудь сообщить? В каком смысле?

— Вы не догадываетесь, в каком?

— Не понимаю. Право, не понимаю…

— Ах, Павел Афанасьевич, Павел Афанасьевич! — Северов встал, он был коренаст, силен, видимо; так и ходили желваки на бледном аскетичном лице. — Толчем в ступе воду… Ну вы же знаете — я оперативный работник… Так бы я вас не позвал… Здесь, при вас мне… Одним словом, нелегко! При вас, вот таких, прежний оперативник мало работал, видимо. Вынужден был уйти без пенсии. Всегда у вас было тихо, спокойненько, как хе-хе-хе, на кладбище. Но вдруг все переменилось! ЧП, ЧП! И неужели неясно, что так продолжаться не может далее?

— И в чем же я виноват? Я и хотел вам пояснить!

— Павел Афанасьевич, что бы вы мне не поясняли, я знаю одно. Вы у меня — тут сидите! — И постучал себя по затылку. — Не пойму, что вы за человек? Что вы хотите от себя, Павел Афанасьевич? Что вы хотели мне о себе сказать? Почему…

Он притормозил, к своему, может, счастью, сел и стал торопливо закуривать. Он Шугову мог бы сказать, почему вызвал его, а не другого. На это последовало указание. Не совсем четкое, не совсем понятное. Но указание. Почему о нем указание? Северов перерыл все «дело» Шугова. Как у многих. Есть заковыки, есть — взлеты… Но — почему указание о нем? И что Шугов хотел сказать? Крутил, крутил. Туманил, туманил… Ничего не прорвалось. А ведь ему, Северову, указание надо выполнять! Пусть указание не четкое, пусть не конкретное — выполняй!..

Леночке Шугов пояснил: ничего существенного, у всех у нас просто появились новые заботы. Но откуда ты узнала обо всем? Погоди, я же Красильникова сегодня не видел… И как он мог сказать жене, что меня вызывали? Ах, да! У всех у нас появились новые заботы. Я сказал это сам. Точно. Впрочем…

Шугов не знал, что Лена вынуждена была идти к Ковалеву: генерал был настолько настойчив, голос его так глухо угрожал, что она не выдержала, забеспокоилась. Он-то ей и намекнул, что сейчас, в эти минуты, ее муж подвергается санобработке. Ковалев хихикал, дурачился. Он радовался, что она, наконец, взяла телефонную трубку и ответила.

После приезда она впервые трубку подняла. Точно знала ты, Лена, что последует важное для тебя сообщение, — холодно уже произносил он. — Ты думаешь, остудилась снегами! И — все? На спад, на спад? Я зол, и это уже серьезно!

Зачем она подняла трубку? Да, она почувствовала — что-то важное происходит. И трубка рыдает. И Ковалев, только она трубку подняла, сказал:

— Мадам, вашего Шугова теперь… У него санобработка.

— Его допрашивают? Это ты хочешь сказать?

— Примерно.

— Я много думала. И я не боюсь тебя. Я найду ход, чтобы ты слетел с председателя комиссии.

— И ты, и твой отец жидковаты для этого.

— Но и ты не всемогущественен.