Человек в круге

Но Игорь Железновский — непромокаемый и непотопляемый Игорь Железновский — был не в Афганистане. Он был тут, на нашей земле, считавшейся уже Афганистаном. С громом, шумом, помпой вдруг к эшелону подкатили машины — пять или шесть. Из них, этих машин, выделялась черная «Волга». Из нее и вышел погрузневший, чуть ставший вроде ниже Железновский. За ним по очереди повылазили из машин разного возраста люди — все в гражданском платье.

Игорь шел хозяином к эшелону, и его, видно, ждали, потому что с дальнего конца вагонов сразу, завидев группу людей, побежал в их сторону начальник поезда, который все тут еще минут десять тому назад утрясал.

Он подбежал к остановившемуся Железновскому — остановилась сразу и вся группа, следовавшая за ним на почтительном расстоянии.

— Товарищ…

Начальник поезда замямлил, явно не подготовив доклада. Да и гражданская одежда Железновского смутила его. Он явно рассчитывал на военную группу.

— Товарищ…

Это опять начал говорить молодой начальник поезда.

— Перестань, — как-то мягко укорил его Железновский. — А где же провожающие?

— В прошлый раз были, — стал оправдываться начальник поезда, — а сегодня темно и публика разошлась.

— А как же с митингом быть? — спросил Железновский. — Ведь он обязан состояться!

— А митинг мы сделаем по прибытии… — И начальник поезда назвал город, в который они приедут и созовут там митинг.

— Надо бы сделать так… Здесь пару слов сказать.

Меня шут дернул за язык. Я вышел вперед и предложил Железновскому:

— А ты скажи перед нами сам, Игорь. И знай: тут три писателя. Мы зафиксируем твою историческую речь и обнародуем ее там, где нам предложат.

Железновский не ожидал найти меня здесь. Мы не виделись целую вечность, и ему хватило и чувства юмора, и чувства дружбы. Он кинулся ко мне в объятия, стал душить и целовать.

Потом извинился:

— Понимаешь, учимся все у главного!

Я поначалу не понял, кого он имеет в виду. Но один из моих товарищей, с которым мы были более или менее откровенны, когда Железновский забрал нас в свою машину и повез в здешний ресторан, — оказывается, им специально накрывался вот уже вторую неделю отдельный бесплатный стол, — сказал: «Да он имел в виду Леонида Ильича! В смысле — целоваться и обниматься».

Как хозяин, Железновский определил нам места за столом. Он сказал, что четверо из их группы уехали туда, — кивнул на юг, — а места остались сиротами. Слава Богу, теперь все исправлено. Будете столоваться с нами.

— А чем ты тут занимаешься? — спросил я.

Железновский укоризненно покачал головой:

— Как был партизан, так и остался им. Или ты не в зоне, где все дышит и живет?

— Ух, как ты научился! — засмеялся я, пропустив чарку. — Ты иди к нам, в писатели. У нас такое живое слово не умирает — отпечатывается навечно.

— Ничего, — засмеялся Железновский, — увидите, вдохновитесь — и слово новое найдете. Вот еще бы с ранеными успели поговорить.

— Успели послушать, как они стонут, — мрачно несло меня на рифы.

Железновский не обратил на меня внимания. Он, как мне показалось, стал пить много. И я попросил его:

— Игорь, не пей сегодня.

— А что? Поговорить потянуло? Не боишься, держать фасон не разучился?

— Ты где живешь?

— Это тайна. Впрочем, с тобой рядом.

— В гостинице, что ли?

— Ну где еще тут живут?

Мы говорили тихо, и никто нас не слышал.

— А к себе, где работал, ходишь? Там ведь все осталось вроде.

— Я знаю, вас туда водили. Для проверочки и показухи: все меняется, идет хорошо! — И хихикнул: — Ну и что? Все нормально? — И сразу посерьезнел. — К себе я не ходил. Там — другие берега. Молодые, способные, разные, но цепкие.

— Что это значит?

— Ну что это значит? Там не мы.

— А вы — это кто вы? Все продолжается?

— Ну, естественно… Только теперь, видишь, и митингами заворачиваем. И в другой роли. Впрочем… Давай действительно потом поговорим?

Я поднял руки вверх.

Когда мы поехали, хорошенько подвыпив, я договорился со своими собратьями, что на время отлучусь. Мы пошли с Железновским, не сговариваясь, в сторону штаба пограничного отряда. Штаб стоял на том же месте. Железновский был слишком нетрезв и, по-моему, говорил много лишнего. Он говорил, что знает все: как я собираю материалы на книгу о Ковалеве и его вонючем (так, брезгливо сморщившись, и сказал) учреждении, этих материалов у меня — куча, в этих материалах, — погрозил мне пальцем, — я не найду прокольчики Железновского: «Я — тут, я — не рядом с ним. И никогда рядом не был»…

Железновский, почувствовав, что я насторожился, немедленно стал говорить о другом. Он заговорил о том, чем тут занимается. Они забрасывали туда, — он кивнул на границу, — людей, своих.

— Они, — Железновский остановился и вдруг оскалился, — резали тех, кто нам изменил. Ты понял?

Я тоже остановился, хмель бросился в голову.

— Ты чего запугиваешь? Знаешь, от кого мы приехали?

— Если бы не знал… Так… Чего же ты тогда насмехаешься надо мной при всех?

— А чего ты выпал из реалки? Какой митинг? Люди стонут, пить просят, укола…

— Половина наркоманов!

— Не мели, не наговаривай на своих.

— Я знаю, что говорю. Идут иногда за анашой в пасть гада. Продаются за это.