Человек в круге

— А ты их за это — чик? К стенке? И готово?

— Надо — всех перережу. Зачем нам тут такие сдались? Ну мусульмане курят — ладно. А это же свои, славяне! И повалом.

— На войне же! Раньше — пили. Теперь курят.

— Идем. Философ!

Вскоре мы пришли к штабу отряда. И зачем мы сюда пришли? Я понимал, зачем. Мы думали об одной женщине. Неужели это было тут? Здесь она стала круто падать вниз? Мы, конечно же, продолжали любить эту женщину и ради нее пришли сюда. Лена сказала о пребывании тут Железновского с иронией. Обо мне, наверное, говорит еще насмешливей. «Зеленый огурчик в розовых очках». Ну что же, мы ей все прощаем. Потому оба и молчим.

— Скажи, Игорь, — решился, наконец, я, — вот теперь тут, как при ней скажи. Тогда мы с кем ехали? Ведь все наше и ее начиналось с него.

Железновский заскрежетал зубами:

— Да пошли ты все это к…

Он грязно выругался.

— Знаешь, — после некоторого молчания, почти шепотом проговорил Железновский. — Похлеще него были у нас. И — остались… Не тебе же толковать о Ковалеве? — Он саркастически засмеялся: — Папочки собираешь? Фотографии? И думаешь, что — отыщется истина! Ха-ха-ха! «Начиналось с него!» Да истинное… Истинное и никогда не вывернешь! Особенно о Ковалеве. Он при живой своей жене баб новых каждый день в дом таскал. И тискал их… При бабе своей! Ей глотку пистолетом затыкал. У него на старую, один раз… извини, пропетую… У него не маячил! А ты собираешь фото!

— Он ее, Лену, сам пригласил? Или ты ему ее привел?

Железновский вскрикнул:

— Подонок! Дегенерат! Чего душу разматываешь?! Чего ты хочешь?

— Ты сам подонок! Ты же вел ее к тому. Как ты его называешь? Двойник! Ты карьеру на ней сделал. А ее — этим убил!

— Ах ты, старшинская гнида! Да куда ты лез бы?! Ну тому приглянулась! А там же они — и Ковалев, и Лена — рядочком были! Там бы… Лишь бы я пикнул против… И меня, а сразу бы и тебя!..

— Заслуги твои велики, что я жив и здоров на сегодня. Но ты повторяешься. Ты об этом, по-моему, говорил мне уже.

— Говорил, не говорил… Какая разница! Только знаю, что ты бы ничего этого не видел. И, может, теперь бы не задавал дурацких вопросов… Какая разница, водил или не водил? Тот был или не тот? Я же тебе говорю, таких было… Уйма! А вам зачитали в письме ЦК, как товарищ Берия баб шерстил и как пер против всех к власти, вы уши и развесили. Ах, взяли его и теперь же все кончится! Ну что, кончилось? Тюрьмы как были — так и остались. В тюрьмах правят воры, бандиты, сволочи. Ничего не изменилось и не изменится… — Он задыхался от гнева. Тихо, как всегда умел, вдруг предложил: — Пойдем! Я покажу тебе кое-что!

Я пошел за ним, часовой пропустил нас, как только мы показали документы. Я Железновскому по дороге сказал:

— Про Ковалева я знаю не только от тебя. Ты многое уже забыл.

— Ничего я не забыл. Оглоушенный я. Всем, всем оглоушенный!

Железновский схватил меня за руку и потащил за собой. Мы оказались вскоре у небольшого заборчика. Я заметил там холмики.

— Вот они лежат, — залаял Железновский. — Павликов, Смирнов, замполит… Ты не веришь? Не веришь и тому, что я участвовал? Участвовал. И Шмаринов участвовал. Но ни Шмаринов, ни я не стреляли. Стрелял Ковалев.

Я сжал кулаки:

— Заткнись! «Я участвовал, но не стрелял!» Так вам и верят!

— А ты возьми и поверь. Хотя бы ты поверь. Потому что я правду говорю.

— У нас не подают, Игорь. У меня — тем более. Я по листикам это изучаю. И на каждом листике — кровь, кровь!

— Если бы еще детали тебе подбросить… Детали… Ты бы… Ты бы на моем месте чокнулся!

— Ну подбрось эти детали! Ты же их прячешь… Расскажи что-нибудь вот из всего этого, здешнего! — Я показал на холмики.

— Ты знаешь, как женщины унижаются, когда их хотят к стенке ставить, а в пятидесяти метрах дети кричат?

— Павликовой дети?

— Догадался!

— Ну и…

— Что ну и? Они унижаются пуще, чем их мужья…

— Когда это было? Когда я привез Павликову? И старшего лейтенанта Павликова уже не было?

— Правильно рассуждаешь. Уже холмики стояли, когда Ковалев… Да он с ней… И при нас…

— Врешь ты! Почему же ты не застрелил его?

— А ты мог бы тогда в дивизионе по своим стрелять?

— Мог бы! Надо мной издевались!

— Ты что сумасшедший?.. Хотя… Ты действительно сумасшедший, если книжку о нем стругаешь!.. Ты помни, вонючий газетчик, когда ему в душу лезешь, чтобы вывернуть ее… Ты помни, что он тут делал с ней. И как она унижалась.

— Все, что ты говоришь, чудовищно! Чудовищно! Чудовищно!

Я помнил. Помнил. Еще я помнил и не забывал о главном: как Шугова довели до того, что он ушел добровольно туда, в тот еще Афганистан, который считался дружеским.

9

Первые показания полковника Шугова.

«Я прибыл сюда с иной целью».

Генерал Ковалев посылает убийцу, который идет к американцам с повинной.

Особое задание Железновского.

Самолет берет курс на Мюнхен.