Челтенхэм

Однако на этом новом пути, которому он, со скрежетом зубовным, так старался следовать, Диноэла поджидал еще один, поистине роковой сюрприз, препятствие как будто бы и небольшое, но, как выяснилось, совершенно непреодолимое. Его бесплодное сиденье в архивах, в библиотеке, бестолковые переговоры с бабушкой Дроссельмайер, таинственная по смыслу беседа с корифеями нейрокибернетики все же принесли какие-то результаты, отдельные факты, а главное – тенденции осели у него в голове и образовали пусть и скудную, но пригодную к употреблению «реперную сеть», как он это называл – минимальную основу для его интуитивных «погружений». Еще раз приходится признаться: никакая логика, никакие доводы разума не могли заменить для Дина его сверхчутья, его необъяснимых прозрений, без которых он чувствовал себя если и не слепым и глухим, то, по крайней мере, заблудившимся в дремучем лесу. Но вот тут-то судьба и нанесла ему безмерно коварный удар: «погружение» ничего не дало. Интуиция молчала. «Заглохла моя гидроакустическая система», – сказал он сам себе растерянно, и правда – кроме расплывчатых, словно глубоководных, контуров, он, как ни силился, ничего разобрать не мог.

Дин оказался совершенно выбит из колеи. Превратившись в нормального человека, он почувствовал себя калекой. Хуже того. Подобные неприятности не были для него совсем уж новостью, такое изредка приключалось и раньше, и говорили эти ощущения лишь одно: беги. Беги, потому что угодил в ситуацию не просто сложную или опасную, это бы еще полбеды, но в такую, где тебя попросту не должно быть. Где ни ум, ни мужество, ни отвага тебе не помогут, где все привычные законы отменены, и выход, как из ямы – как можно быстрее выбраться и отойти подальше.

Ни с того ни с сего он вдруг вспомнил, как питомцы Питера Пэна, вернувшись домой из своей Волшебной страны, постепенно утратили способность летать – кончилась пыльца фей, кончилась вера в чудеса. Про Питера Пэна давным-давно ему читала вслух мама Лиза, Элизабет Тинсколл, автор породившего его проекта, и Диноэл никогда этого персонажа не любил – вздорный склеротичный инфантил, летающая патология. И вот надо же, что только не придет в голову. Что бы сказала мама Лиза, глядя на него теперь? Порадовалась его решению стать ученым? Или… или нет?

С этого момента его мытарства и терзания многократно усугубились. За какое бы дело он ни брался, интуитивная глухота ставила незримый предел его начинаниям, не шли ни писательство, ни наука, вызывая лишь ужас, тоску бессилия и желание бежать. Он сам себе напоминал человека, который вновь и вновь подходит к очередной запертой двери и тут только вспоминает, что и от этого замка у него нет ключей. Его грызло чувство вины, особенно перед Мэриэтт, но поделать с собой он ничего не мог, и, заеденный муками совести, он понемногу, подобно пушкинскому Онегину, за бездарность пристрелившему поэта Ленского из шестнадцатимиллиметрового, и своему будущему биографу, сенатору Холлу, между прочим, тоже контактеру, стал погружаться в мертвящую депрессию, полную странных грез и иллюзий.

Попыток деятельности он все же не оставлял – например, записался на курс исторических лекций, походил, послушал, даже что-то записывал, потом начал пропускать занятия, потом бросил. Некоторое время увлекался склеиванием моделей всевозможной техники, с которой был знаком, но и это ему опротивело, пристрастился было к компьютерным играм, просиживая перед монитором дни и ночи напролет и терпя из-за этого скандалы с Мэриэтт, смотрел телесериалы, тоже в беспредельных количествах и всех родов, включая детские и образовательные на иностранных языках. Купил целую батарею герметиков и специальный пистолет к ним, собираясь заделать чем-то не понравившиеся швы за оконными рамами, но до бесконечности откладывал это предприятие, справедливо полагая, что срок годности, обозначенный на баллонах, оставляет ему в запасе массу времени. В итоге единственным его свершением в хозяйственной области стало отмывание никелированной мыльницы в ванной, с которой Диноэл ногтями машинально соскребал насохшие слои мыла.

Ко всему прочему он начал еще заметно попивать – спиртное создавало видимость отстраненности от неприятностей и разбавляло тоску до приемлемой концентрации. Как-то само собой вышло, что употреблял Дин в основном Володин «Гленфиддич».