Черчилль и Гитлер

Порой в своем стремлении всегда держать руку на пульсе Черчилль заходил слишком далеко. Его личный секретарь Джок Колвилл вспоминал, как однажды ночью в Чекерсе:

Как обычно, я получил распоряжение позвонить дежурному офицеру в Адмиралтейство и узнать, есть ли какие-либо новости. Оказалось, что новостей нет, и дежурный офицер обещал, что, если появится хоть что-нибудь мало-мальски интересное, он немедленно позвонит и доложит. Через час мне было приказано снова взяться за телефонную трубку, и уязвленный дежурный офицер напомнил мне о данном им обещании. Когда около двух часов ночи, несмотря на все возражения, мне снова было отдано распоряжение повторить попытку, взбешенный дежурный, чей и так краткий сон был прерван, обрушил на меня весь имеющийся у него в запасе поток морских ругательств. Черчилль, услыхав доносящийся из трубки оживленный голос, решил, что, как минимум, потоплен один из вражеских кораблей. Он взял трубку и выслушал залп отборной брани, что явно произвело на него неизгладимое впечатление. Послушав пару минут, он объяснил, что это всего лишь премьер-министр и что он только хотел узнать, есть ли новости.[75]

Черчилль писал: «Те, на кого возложена миссия осуществлять руководство на самом высоком уровне, должны находиться на вершине контроля; они никогда не должны спускаться в долины физического или личного действия». Однако в 1940 г., в первые дни пребывания на посту премьер-министра, он также внушал своим сотрудникам, что: «Эффективное и успешное управление одинаково проявляет себя и в больших и в малых делах».

В первые недели в должности премьер-министра он даже определял, какого размера должен быть флаг, развевающийся над Адмиралтейством. «Черчилль изучал каждый документ, имевший хоть малейшее отношение к войне, и не гнушался выяснять все до мельчайших подробностей», – писал один из его личных секретарей. Он отдавал распоряжения, касавшиеся увеличения численности кроликов, поддержания на должном уровне качества виски, и даже менял кодовые названия некоторых военных операций.

Гитлер тоже интересовался подробностями боевых действий, однажды лично запретив конные скачки в Берлине, но между ним и Черчиллем было одно решающее отличие: почти все приказы фюрера составлялись его личным секретарем, Мартином Борманом, а Гитлер только ставил свою подпись. Сам лично он почти ничего не писал, чтобы в случае, если что-то пойдет не так или если предпринятые действия окажутся слишком позорными, иметь возможность снять с себя всю ответственность и откреститься от них. «Никогда не отдавать приказ в письменном виде, если это можно сделать устно» – вот был его девиз. Это позволяло ему (и его сторонникам, правда, столь же неубедительно) отказываться от ответственности за свои преступления, включая Холокост.

Черчилль, со своей стороны, не боялся брать на себя ответственность. Так, 21 апреля 1944 г. он заявил, выступая в Палате общин: «Если меня обвиняют в ошибке, то я могу только ответить словами Клемансо, сказанными им по известному поводу: «Возможно, я совершил еще много ошибок, о которых вы даже не знаете». Черчилля долго обвиняли во всех грехах, так что к началу Второй мировой войны он обзавелся толстой носорожьей броней, надежно защищавшей от уколов критики. Любому, кто возвращается в большую политику после такого поражения, как Галлипольская катастрофа, необходимо быть толстокожим. Как он писал в «Моих ранних годах»: «Все порицали меня. Я заметил, что это практика почти постоянная. Видимо, считается, что к травле я устойчивее других».