Черчилль. Молодой титан

«Европейская война будет не чем иным, — предупреждал он, — как жестокой, тяжелой борьбой, которая, даже если мы и вкусим горькие плоды победы, потребует в течение нескольких лет огромного мужества всей нации, полной остановки мирного производства и сосредоточения всех жизненных сил на одном общем устремлении». В отличие от других членов парламента, Черчилль на своей шкуре испытал, что такое война, и прекрасно понимал кошмарные последствия новейших приемов ведения сражений. Столкновения в Южной Африке — всего лишь намек на те массовые убийства, которые ожидают армии в будущем, — утверждал он как человек, имеющий военный опыт. — В реальном конфликте будущие экспедиционные силы просто потонут как в болоте. Намного мудрее истратить деньги на морской флот, именно в морских силах — залог безопасности самой Британии и ее империи. Он набросал яркую картину беспощадной действительности, давая ясно понять, что те времена, когда король годами разыгрывал военные ходы, словно управлял фигурами на шахматной доске, безвозвратно канули в прошлое. Сейчас, когда могучие державы начинают подпирать друг друга… когда ресурсы науки и цивилизации исчерпали все, что могло бы смягчить яростный напор, европейская война закончится с обращением в руины побежденных и с полным истощением сил победителей… Войны народов всегда бывают более ужасными, чем войны королей.

Эти прозорливые слова многие члены кабинета сочли всего лишь риторическим приемом, и попытались от них отмахнуться, но другие отнеслись к ним очень серьезно. Даже вечно сонный государственный деятель викторианских времен сэр Уильям Харкорт, отбросив свое извечное благодушие, — с потрясенным видом озирал ничем не приукрашенную картину, написанную крупными мазками рукой молодого человека. Конечно, он не был полностью согласен с теми выводами, что делал Черчилль, но одно Харкорт осознал с абсолютной ясностью — именно голос молодого человека будет греметь со всей мощью в ближайшие годы. На следующий день он отправил письмо, поздравляя Уинстона с необыкновенным успехом блистательной речи, которая «станет залогом Вашего успешного будущего, фундаментом, который невозможно будет поколебать». Речь Черчилля не произвела должного впечатления на Артура Бальфура. Его работа, как лидера палаты, заключалась в том, чтобы добиться одобрения и поддержки выдвинутого плана, а критические замечания Черчилля порождали лишь брожение в умах и сомнения в разумности реформ.

Убедительное большинство поддержало Бальфура, но все равно он не смог сдержать возмущения из-за выходки своенравного коллеги и говорил своим друзьям, что Уинстон «ошеломил его невероятным чванством», что своим выступлением он продемонстрировал полное убожество оппозиции, которая способна лишь на эффектные жесты. Бальфур утверждал, что в речи Черчилля отсутствуют серьезные доказательства, она не подкреплена аргументами — это всего лишь эффектный жест и чистая самореклама, Большая часть спича, с его точки зрения, — «облаченный в блестящую мишуру типично юношеский протест молодого смутьяна».

Но Черчилль хорошо подготовился к речи, обдумал позицию, готов был защитить свою точку зрения и не собирался позволять, чтобы от него просто отмахнулись.

Через несколько дней еженедельный журнал «Блэк энд Уайт» провозгласил: «Появилась новая личность, которая способна вдохнуть новую жизнь в эту дряхлеющую палату». Бывалый политический обозреватель отозвался об Уинстоне как о необыкновенно одаренном человеке и торжественно пообещал, что никогда не забудет зрелище «юноши, читающего наставление старейшинам».

Действительно, Черчиллю было что сказать, и он не побоялся высказать эти важные для него вещи, но, что еще более значимо, ему страстно хотелось реальной деятельности. «Серьезность человека той или иной партии проверяется его готовностью к выполнению нудной и тяжелой работы», — к такому заключению он вскоре пришел, видя, сколько времени требуется, чтобы пробить то или иное решение: от предварительного заявления до того момента, когда начнется голосование. Иной раз он даже поражался, зачем вообще пришел в Вестминстер. Юношеское честолюбие разбивалось о критицизм, даже враждебность, и у него время от времени возникала мысль попытаться найти другое применение своим талантам.

Для главы палаты тори чрезвычайно остро встал вопрос: что делать с Уинстоном? Может быть, стоить дать ему какую-то незначительную должность, дабы утихомирить на какое-то время? Или партия должна проявить терпение, медленно оттирая молодого человека в задние ряды, пока он не осознает свои ошибки? Кончилось тем, что Бальфур решил: самое лучшее — вообще не предпринимать ничего.