Черемош (сборник)

Тревога у меня малость притихла. Но до самого дембеля как психованный часы подсчитывал. А проездной литер получил, срочно в Макеевку завербовался, на Донбасс, по соображению: вдруг Клепиков заговорит – под землей, в шахте, заховаться можно.

Валюше обещал писать, но я на письма тяжелый, и адрес где-то затерялся… На новом месте другие адреса появились. А в те края больше не заглядывал, не дразнил удачу.

Вот это ты в точку: выпьем, чтоб нерв не рвался!

Нет, не слыхал. За все годы никого из армейских не встретил. А спроси: чего он, мудак, полез, куда не звали? Шнур подергал – это понятно, привык дергать. Но в петлю зачем сел, хоть убей, не пойму. На что он рассчитывал? Цветами его встречу?..

Кто спорит – веселого мало… Паралитику не позавидуешь. Какой ни есть, а человек – живое мясо, и душа в кармане. Пусть по заслугам, пусть в грехах, как в репьях, но это не причина, боль от этого не слабже.

А с другой стороны: за того белобрысого, за тот двор вонючий полагается Клепикову лежать бревном.

Да разве он один… Им потом ордена, «героев» давали, за то что танками… по баррикадам… прямой наводкой…

Вот какая каломуть. А ты говоришь…

Раньше считали: за все недоброе в свой черед расплата приходит. Не верю. Сказки для нищих. Если б так было, знаешь сколько таких вниз бросать надо, не с третьего – с восьмого этажа… Этажей не хватит! Оттого, видать, они дачи строят, чтоб невысоко было.

Не спорь, парень, это не расплата. Просто, не повезло Клепикову, плохо приземлился. Не по инструкции.

Дощечка на глазах

Карпаты. Перевал Нимчич.

У дороги, в начале спуска, на каменном пьедестале стоит солдат из серого бетона, опустив голову и преклонив колено. На груди его бетонный автомат. Солнце уже поднялось высоко, но памятник пока в тени гривастой ели, разлапистой, заматерелой от долголетия. На столбиках ограды провисли толстые цепи, темные, влажные, еще в утренней росе.

С этого места деревья не заслоняют пространство, и видно окрест широко: на зеленых склонах игрушечные рубленые хатки с лентами тропинок, внезапное серебристое тело реки, извилистое и ускользающее меж холмами, предгорье в красно-бурых лесах и сами горы, светло-лиловые, вершина за вершиной уходящие вдаль, и чем дальше, тем гуще и темнее, до синевы.

Воздух чист, напоен теплом и хвойным дыханием елок. Вокруг настой спокойствия и тишины, какие возможны только на высоте гор. Живая, солнечная тишина, в ней звучат переливчатое цвирканье малиновок, отдаленный беспрерывный шум Черемоша на перекатах и чуть слышный шмелиный гул машин. Тянутся к небу позолоченные сосны, по их стволам стекают, затвердевая, липкие сгустки смолы. Мы сидим с приятелем в тени и молча взираем на мир, любуясь щедростью его красок, запахов, звуков.

Вот под нами пророкотал самолет. Неторопливо, как жук, переваливаясь с боку на бок, слегка покачивая крыльями, он проплыл над верхушками деревьев. И даже необычность такого полета, когда смотришь на летящий самолет сверху вниз, не удивила нас, была естественна, проста.

А вскоре раздался слабый звон колокольчика, и мы восприняли его как должное, будто только такой мелодии недоставало в этой голубой пасторали.