Через дно кружки

День был явно не Генкин, потому что теперь против него настроилась вся кафешка. Ашота здесь любили, да и самогонка была качественной, о чем вы уже знаете. И дешевой. А для многих в трудные времена бесплатной. И ниоткуда Ашот не приезжал, а жил в городишке всю жизнь, тут учился, отсюда уходил в армию. Короче, был своим и авторитетным человеком.

Рот открыли все, а двое самых активных молча взяли плюгавого поэта под микитки, протащили по всему залу и вышвырнули из заведения.

– Вот это правильно! – Сергей и Галина пожали друг другу руки, стукнулись кружками и выпили еще по пол-литра.

За всем этим молча и удивленно наблюдали будущие члены творческого союза, нынешние молодые дарования, юноша лет двадцати, похожий на лисенка, и две девицы. Одна с длинными прямыми белыми, почти прозрачными волосами и другая, в коротких завитушках, делавших ее похожей на негритянку, только рыжую.

Лисенок, не желая совсем затеряться, вступил в разговор.

– Я думаю, что первое, – он покраснел, но матерное слово не смог из себя выдавить, – первое слово означает удариться, а второе – слегка или временно свихнуться.

Обе девицы тоже покраснели и уткнули голову в пол-литровые пивные кружки. Пиво они, чтобы не отставать от настоящих литераторов, купили, а вот что делать с ним, не знали. Но пить эту жидкость не собирались, это точно.

– Чего? – одновременно произнесли Сергей и Галина.

Они уже забыли, из-за чего начался сыр-бор и выставление Генки, но вдруг вспомнили, заржали и снова стукнулись кружками.

Дилетантские разглагольствования молодой поэтической поросли были смешны для остальных посетителей, для профессионалов, отдыхавших после пребывания в пространстве вне кафешки. Завсегдатаи в разговор тактично не вступали, но каждый про себя давно ответил и объяснил не хуже Владимира Ивановича Даля. При этом в пунктах, следовавших за первым, дал толкования и варианты, несколько отходившие от основного, главного объяснения.

А творческо-союзный молодняк продолжал лепетать, пытаясь ответить на поставленный вопрос. Лепетал блекло, неубедительно, вызывая презрение у все слышавшей публики и Сергея.

Здоровяк отпил, вытер от пены губы и подбородок, потом ладонь обтер о штаны, улыбнулся, блеснув золотым зубом, и, сожалея, сказал:

– Ни хрена вас не учат в ваших литинститутах. Ни хренашеньки. Все эти ваши Маркесы с Кортасарами, прочие Уолты Уитмены, Ферлингетти, Аполлинеры, Бодлеры, молодые да ранние Пауэльи Коэльи – ребята были, а кто и теперь живет, лихие. Они жизнь знали. Нутро жизни знали, а вы салабоны зеленые. Ни хрена не знаете. Вон у макаронника спросите… – Здоровяк пальцем ткнул в прапорщика, дремлющего у окна после чекушки, вылитой в литр пива. – Он в любое время дня и ночи, ежели, конечно, проснется, вам растолкует. А вы…

После такого монолога с перечислением имен, фамилий, а также упоминанием армейской кликухи сверхсрочника, проворовавшего на полковом или дивизионном продскладе половину своей службы, народ проникся уважением к знатоку словесности и презрительно посмотрел на литинститутовцев. Потом через минуту о них забыли, как об объектах. не представлявших интерес, и снова сосредоточились на своем пиве и своих разговорах.

Про литераторов так бы и не вспомнили, но дверь кафешки распахнулась и внутрь вошел Генка с двумя юношами. Юношам было одному за пятьдесят, другому около. Один, высокий и дородный, походил на главного казака с картины Репина, был одет в короткую куртку, расстегнутую так, что молния цеплялась за последние несколько сантиметров и удерживала полы куртки. Другой, худощавый с красивой седой прической, если уж продолжать сравнивать с картиной Репина, походил скорее на писаря, чем на кого другого. Он не улыбался, а напротив, был серьезен и глубоко погружен в размышления, далекие от того места, куда притащил настырный и неприятный ему Генка.

– Ну, чего ты нас сюда зазвал, – говорил казак, – ты же знаешь, я в завязке. Еще месяц не буду пить. Пора печень почистить. Ты же знаешь! Меня не уговорить.

Седой уже смирился с предстоящим питием, понуро плелся, безысходно вздыхал и приговаривал:

– Да ладно, бог с ним, посидим часок и пойдем.

Генка же продвигал их в сторону литературной компании, которую вышедшие из Запорожской Сечи герои, еще не заметили, и громко обещал, что сейчас он их обрадует и сильно удивит.

– Да чем ты можешь нас удивить? Стихи у тебя последнее время не идут, да и вообще, чего ты нас тащишь? – спрашивал, отнекиваясь, Казак, поворачивался уходить, но Генка снова разворачивал его и продвигал в глубь пивной.

– Да ладно, бог с ним, посидим часок и пойдем – повторял Писарь.

Генка потел, остатки волос на голове у него сбились, лысина покраснела от чрезмерной активности, да и сам он стал красным и влажным, но постепенно они оказались у стола с писателями.

– Глядите, кого я к вам привел! – заорал Генка, обращаясь к уже сидевшим. – А я мимо иду, гляжу – эти. Валерка с Сережкой! Они отнекиваться, но от меня не уйдешь! Пожалуйста! Привел, как и просили!