Через розовые очки

— А почему вы думаете, что она звонила именно к Петлице, — опять перебила Симу женщина.

— Так она по стене пальцем водила. Там, где его телефон записан. Там этих цифр целый забор. Я прошла на кухню, иду назад с молоком, а она кричит в трубку: " Вы откуда знаете? Объясните все толком!" С раздражением кричит, знаете так — с надрывом. Потом трубку повесила и чуть не плачет.

— Она вам не объяснила причину своих слез? — вежливо спросил Фридман.

— Да она не плакала, а только была как бы на пределе. Спрашивать я ничего не стала, позвала к себе чай пить. А она говорит: " Нет, спасибо. Я очень тороплюсь".

На женщину Сима старалась не смотреть. Эта Лидия Кондратьевна, также, как Фридман, вслушивалась в каждое слово очень внимательно, но в выражении ее лица было что‑то лишнее, не подходящее к ситуации. Про актеров в таких случаях говорят, что они "неубедительны". Откуда было Симе понять, что для Лидии Кондратьевны весь этот рассказ был сущей пыткой. Фридман не знал, что Петлица был носителем только отрицательной информации, Лидия поберегла нервы жениха и о подвигах своего племянника нечего не рассказала. Что случилось на этот раз?

— И это все?

— Это все, — согласилась Сима, — если что вспомню, потом расскажу, — добавила она, явно цитируя увиденный по телевизору детектив, и Лидии захотелось, тоже цитатно, объявить — "все свободны!", но Фридман опередил:

— Спасибо вам большое. Я надеюсь, что у Даши все благополучно. Просто мы разминулись.

Полозов, Мария и Сима дружно поднялись и вышли.

— Чем скорее мы отсюда уедем, тем лучше, — сказала Лидия. — Эта комната не внушает мне доверия.

— Я должен позвонить Петлице.

— Я сама позвоню.

Он не возражал. Лидия ушла в коридор, и Фридман порадовался возможности остаться один на один с Дашиным жильем. Он все пытался уловить, почувствовать недавнее присутствия здесь дочери. Почти год, Боже мой, почти год прошел… По утрам она смотрела на этот вяз, потом всовывала ноги в розовые тапки, ах, как беспомощно они сейчас смотрятся подле дивана, и бежала занимать очередь в ванную, чтобы почистить зубы. Часы стоят. Они показывают не время, а миг, когда дом умер. Бедный фикус почти засох, но ствол еще зеленый. Фридман пощупал землю в кадке — влажная. Перед уходом Даша вспомнила, что цветок нужно полить. Значит, ничего страшного не произошло. Когда люди бегут от настоящей опасности, они забывают подливать воду в фикусы.

Он прошелся по комнате, заглянул в шкаф, на плечиках аккуратно висели незнакомые ему наряды. Дашка стала модницей, подумал он, и чем‑то эта мысль была ему неприятна. Никто из соседей не говорил прямо, но намеков было хоть отбавляй: норковый жакет… куда‑то исчезла, потом явилась неизвестно откуда — пьяная. Дорогие мои, нравственные качества моей дочери не обсуждаются. Все ваши намеки говорят только о том, что у нее появились некие трудности. И с чего это вдруг Даше звонит Лидин племянник и дает распоряжения? Цепкий юноша, деловой, неприятный… Что в нем Дашка нашла? В следующий момент Фридман выкинул племянника из головы, сознавшись, что пустил мысли по этому безопасному руслу потому только, что до дрожи в коленках боялся за Дашку.

Он не хотел ехать в Москву, о чем и заявил Лидии. Действия одного ряда — ворваться, вломиться, вклиниться, это когда в мягкую сочность арбуза — топором. Именно таким был ее неожиданный приезд — и сладко, и ни к месту. Пока по деревне шли — удивлялись и радовались, а как вошли в закрытое помещение — смутились, и стало грустно. Припав к его груди, Лидия начала жаловаться. Про распад своего "жалкого бизнеса" она рассказывала с юмором, про болезнь и смерть тетки с ожесточением, а потом вдруг стала нежно плакать, при этом улыбалась и говорила, что непременно его спасет. Она толковала о свободе и цене этой свободы — драгоценностях в потертом кисете. Вначале Фридман отказывался понимать, какой–такой клад, какое к шуту, грязное наследство? А когда наконец понял, категорически отказалась принимать помощь из мягких Лидиных рук.

— Вот ведь гадость какая!

— И я говорю, — с готовностью поддакнула Лидия. — Эти камни надо отмыть, как теперь говорят. А где же их отмывать, как не у твоих бандитов?

— Я не могу принять от тебя такую жертву.

— Какая же это жертва, Клим?

— С наследством, если обратить его в деньги, ты могла бы начать новое дело.

— Какое? Эти драгоценности обитают под чертовым знаком. На них разве что личный маленький ГУЛАГ с бараками и колючей проволокой можно организовать. Такой вот личный бизнес.

Даже из вежливости Фридман не хохотнул, а продолжал с мрачным видом твердить, что он один ответственен за свои ошибки и отвечать за них тоже намерен один.