Через розовые очки

В революционные годы перестройки, когда Латвия боролась за самостоятельность, он оставался в Москве, потому что был влюблен. Женился, прожили вместе — не важно сколько — мало, потом развелись. В результате развода он стал обладателем комнаты в коммуналке на Пресне.

Мать звала домой. Когда он приехал в Ригу, то очутился совсем в другом государстве. Латыши обрели самостоятельность, народ ликовал! Те, с которыми сосуществовали многие годы, теперь назывались оккупантами. Мать уговаривала навсегда бросить постылую Москву и остаться жить на земле предков. Пока он размышлял — в России работа, друзья, какое–никакое, но жилье — мать оформила ему второе гражданство. Она очень повеселела, мир уже не казался ей столь враждебным. Но в одном все осталось без изменений — ненависть к далекой Марье. Она тоже была оккупанткой.

Ненависть матери подкрепилась общим настроением. Народ стал поговаривать, что скоро будут возвращать незаконно отчужденную Советами собственность — будь то земля, или ферма, или дом. Только тут она выяснила, что покойный муж, кроме семейных драгоценностей, увез в Россию документы на "Лондон".

— Не понимаю, зачем они ему в Москве? Неужели только для того, чтоб досадить мне?

Эрик понимал. Видимо, у отца к тоже было особое отношение к "Лондону". Бумаги на дом были последним вещественным доказательством его присутствия в комнате с черным ходом. Они помогали отцу мечтать и разгуливать по тому же маршруту — от кухни до кабинета.

— Ты должен пойти к Марье и потребовать у нее бумаги. Когда ты едешь в Москву? Пойди к ней и объясни все, как есть. Она чудовище, я понимаю, но бумаги на дом не имеют для нее никакой цены. По хорошему, мы имеем право и на драгоценности, но она их не отдаст… Но бумаги…

И так по кругу. Матери казалось, что она многие годы прожила забыв пароль, эдакий "сезам, откройся", а сейчас вспомнила, и поэтому обрела власть над событиями.

И все‑таки она его уговорила. Приехав в Москву, Эрик поперся, как дурак, по известному адресу. Он не представлял, как будет разговаривать с этой женщиной. Может быть, он вообще не скажет ни слова. Главным было — посмотреть на нее — ненавистную и притягательную одновременно. Но затея сорвалась, на его звонок в дверь никто не вышел.

Спускаясь по лестнице вниз, он столкнулся с плотной, краснощекой особой с потной шеей. Она, задыхаясь, несла сумку полную овощей и разговаривала сама с собой: " Я ему дала семьдесят тысяч… а он мне… нет, не так надо считать". Не поднимая глаз на Эрика, она обтекла его, обдала жарким духом и полезла дальше вверх. Дойдя до двери, той самой, в которую он только что звонил, она поставила сумку на пол и стала орудовать ключом, опять что‑то бормоча под нос.

Мать называла ее обольстительницей, разлучницей, и воображение рисовало что‑то элегантное, роковое, с египетскими длинными глазами и гибким телом. Время меняет облик, но не настолько же! Даже мать, а она уже было больна (тогда они еще не знали, что у нее рак), выглядела гораздо моложе и привлекательнее. И ради этого чудовища — нелепого, старого и сумасшедшего — отец изуродовал всем жизнь? Уже не ненависть, а брезгливость перехватила дыхание. Он, топоча по лестнице, рванул вниз.

Мать сгорела быстрее, чем предсказывали врачи. Она знала, что умирает. Ее предсмертное желание, а если хотите, навязчивая идея, была: "Ты должен любым способом вернуть собственность семьи Крауклис — дом и ферму. От фермы остался один сарай — пусть он станет твоим. К сараю тоже полагаются земля. А дом стоит бесхозный. Советский военкомат ликвидировали. Я узнавала. Нужны только документы, а там хороший адвокат поможет доказать твои права."

С адвокатом он встретился спустя несколько месяцев после смерти матери. Полгода — такой срок он назначил себе в знак траура. Видимо, он был все‑таки больше похож на отца, чем на мать. Она умела говорить: "Немедленно!" — и делала это, а образ отца — сильный, большой человек, подразумевал в себе некоторую неторопливость

Встреча с адвокатом не обнадежила.

— Покажите докуметны…Ага… это ферма. А дом?… По какому он, говорите, адресу.

— Документов на дом у меня пока нет. Но будут. А сейчас я хотел прояснить для себя этот вопрос. Так сказать, принципиально.

— А что тут решать? Имея на руках необходимые бумаги, я смогу доказать в судебном порядке наличие наследственной массы. Но ведь ваш отец был женат. Супруга его жива?

— Насколько мне известно — да, и умирать не собирается.

— Должен вам заметить, что его супруга вашего батюшки, также как и вы, является наследницей. Причем она получает большую часть.

— Дома?

— Всей наследственной массы. Как вы будете с ней все делить?

— Речь идет не о ней, а обо мне. Я ношу фамилию матери, но легко доказать, что мой отец — Улдис Крауклис. Да, у него была жена, но она русская, она живет в Москве и является подданной другого государства. Я думаю, судейские будут на моей стороне.

— Сейчас не время об этом говорить, — сказал адвокат. — Если бы вы полгода назад ко мне обратились, тогда другое дело.

— А сейчас чем плохо?