Черная Скала

Но Роман-то как раз и был дьяволом. С тех пор, как мне стукнуло восемь, он начал кружить около меня, как голодный пес. Когда я делала уроки, он заходил в мою комнату, перебирал ленты у меня в волосах или наклонялся и дул мне на макушку. Один раз он пробежал пальцами по моей шее. Я сидела неподвижно, как каменная. Но чаще всего он стоял в дверях и пялился на меня, а я делала вид, будто его здесь нет. Было проще позволять ему вытворять все это, чем не позволять и «навлекать на себя неприятности», как он говорил, «потому что все равно никто тебя не послушает». Ты никто и ничто, сказал он мне однажды, когда я пригрозила, что расскажу тете. У тебя никого нет, кроме Тасси, а Тасси нуждается во мне, как растение в воде, так что кому, ты думаешь, она поверит? Я уже рассказывал ей, какая ты лгунья.

Слезы потекли по моему лицу. Я крикнула: «Я поеду в Англию и отыщу своего отца! А вы все катитесь к черту!»

А потом выскочила из дома, пересекла двор по тенистой стороне и, продравшись сквозь кусты, выбежала к реке. Там лежали крупные камни, серые и теплые, особенно на другом берегу. Огромное бревно — когда-то ствол красного дерева — было перекинуто через реку, и я решила по нему перебраться. Река не была глубокой, но в одном месте был водоворот. Я вдруг поскользнулась и упала. Руки взметнулись вверх, я сделалась прямой и твердой, как карандаш. Вода опрокинула меня, завертела и понесла, и я была уверена, что вот-вот умру. Все вокруг было мутным и расплывчатым, частицы песка и ила со дна набивались в нос и в глаза. Двое мальчишек, удивших рыбу неподалеку, видели, как я упала, подбежали и, держась за камни, вытащили меня за волосы, по их словам, густые и жесткие, как водоросли. Когда тетя Тасси узнала о том, что произошло, она сказала, что никогда бы не отпустила меня одну на реку и вообще, ради всего святого, чего меня туда понесло?

Наш деревянный домик стоял на сваях. В нем было две спальни, маленькая кухня, гостиная и крошечная спальня для гостей, в которую едва влезала кровать. Я жила в одной спальне со своими кузинами. Мою кровать окружала невидимая черта, пересекать которую им было запрещено, иначе с ними обязательно случится что-нибудь очень плохое. Такая же невидимая черта окружала мои книги, одежду, шампунь и даже лавандовую воду.

Если Вера или Вайолет брали что-то из моих вещей без разрешения, я пугала их историями о Джамби, Дьяволице и ужасном Сокойанте[2], которые придут ночью и похитят их кожу. Я рассказала девочкам о дуэнах — духах без лица, но с маленькими, вывернутыми задом наперед ногами, которые узнают их имена и заманят в лес. После этого стоило только упомянуть о дуэнах, и мои кузины начинали дрожать от страха.

Из нашего окна был виден двор и жасминовое дерево франжипани, белое, как кость — как мертвая кость. Жирные гусеницы, черные в желтую полоску, ползали по ветвям, поедая листья, и исчезали, когда появлялись цветы. Еще у нас было лаймовое дерево и гнилое сливовое дерево, и, когда я с силой ударяла по его стволу, из него вылетали маленькие пчелы. Я любила сидеть на заднем дворе. Вокруг бегали куры, поклевывая что-то на земле, и пара коз, Антуан и Антуанетта, лежали в тени лаймового дерева или пощипывали густую травку. Иногда, натягивая веревки, они добирались до хлебного дерева, росшего в дальнем конце двора. Его блестящие зеленые листочки были плотными и жесткими, как пластик, а плоды — желтыми и сладкими. Тетя Тасси сто раз просила Романа обрезать вьюн, оплетавший ствол, словно густые волосы, но тот так и не собрался. Он предпочитал прогуляться вверх по дороге и заодно повидаться со своей приятельницей Рут — хорошенькой, как куколка, женой Эрла Маккензи. Рут не ходила, а носила себя по Черной Скале с таким видом, будто она особенная, и ее дочь, Клара Маккензи, вела себя точь-в-точь как мать. Если тетя Тасси и догадывалась о визитах Романа к Рут, то виду не показывала. А вот миссис Мэйнгот об этом точно знала, потому что жила прямо напротив Маккензи.

На ступеньках ее дома стояли цветы в старых раскрашенных консервных банках. У одного из них были такие громадные и острые шипы, что миссис Мэйнгот насадила на них яичные скорлупки, чтобы никто не поранился. Проходя мимо, можно было услышать, как она распевает старинные гимны и псалмы высоким приятным голосом. Как и я, ее дочь Джоан училась в седьмом классе. Я часто видела, как Джоан идет в школу с мальчишкой Джонсонов, подпрыгивая на цыпочках в свойственной только ей манере и размахивая шикарной желтой сумкой с испанской надписью, которую отец купил для нее в Пуэрто-Рико. На одной стороне сумки было написано Vida Feliz, а на другой — Happy Life[3].