Черная Скала

Но Джоан была не так уж и счастлива. Когда ей было десять, ее отец погиб — его рыбацкая лодка перевернулась на пути в Тринидад. Поговаривали, что всех четверых членов экипажа сожрали акулы — уж не знаю, правда это или нет. Когда миссис Мэйнгот услышала страшную новость, она заперлась в доме и два дня выла не переставая, как какое-то странное животное, помесь коровы и собаки. Ни до, ни после этого я никогда больше не слышала таких звуков.

Все говорили, как жаль, что Уилфрид Мэйнгот умер, но не было тела, чтобы похоронить, не было места, куда можно было бы приносить цветы. В воскресенье мы все собрались в церкви Сент-Джон и отец Кармайкл (которого я вообще-то не любила, потому что у него были желтые зубы, похожие на клыки) отслужил поминальную службу по Уилфриду. Я смотрела на Джоан, одетую в белое платье, с косичками, свисавшими по обе стороны лица, как две черные веревки, и думала, что ей, пожалуй, еще хуже, чем мне. Я-то, по крайней мере, могла надеяться, что мой отец где-нибудь живет и здравствует.

Ближайшим к нашему дому пляжем был Курланд-Бей. По нему обычно слонялись рыбаки, особенно по вечерам, когда им нечем было заняться, кроме как пить да валяться под деревьями. Время от времени они разжигали костры и жарили опоссумов или козлятину, и, если нам случалось проходить мимо, мы видели дым, клубами поднимавшийся в небо. Роман обычно говорил, что все они — ни на что не годные дармоеды и бездельники. Что ж, рыбак рыбака видит издалека.

Море здесь чаще всего было спокойным. Большая черная скала торчала из воды, как маленький остров. На песке — мелком, как пыль, — я находила выброшенные из моря раковины, кусочки дерева, а иногда одного или двух морских ежей, округлых, как полумесяцы, и мягких, как медузы. Если их проткнуть, выливалась пурпурная краска и впитывалась в песок. Вдоль берега их было много. Я не знала, почему они там лежат. Наверно, им все-таки следовало быть в воде, потому что на солнце они высыхали, сморщивались и съеживались. Когда у меня было настроение, я брала палку и сталкивала ежей в море. Я представляла, как они меня благодарят: спасибо, Селия. Из воды торчали темные стволы мангровых деревьев, казавшиеся живыми из-за кишевших на них голубых крабов. А еще дальше рос морской виноград. Обойдя островок, я выходила к заводи, где вода была грязной и пенистой. Обычно там было много пеликанов, они вонзались в воду, будто падали с неба. В море здесь болталось все, что угодно: бумага, какие-то тряпки, бутылки. В одной из бутылок оставалось немного рома, и когда я выпила его, голова у меня стала легкой, как облачко. Я нашла и порванный коричневый башмак, и разбитую гармонь на песке, и карту какого-то места, которое не смогла узнать. Еще мне попались пустая сумка, коробка из-под печенья с рождественской картинкой, осколки разбитой посуды. Все свои находки я приносила домой, заворачивала в старую занавеску и прятала под домом, где тетя Тасси хранила упаковки кока-колы. Это были мои драгоценные сокровища, и не дай бог, если Вера и Вайолет приближались к этому месту ближе чем на метр.

С шести лет я начала ходить в школу Сент-Мэри. Это было деревянное здание, два окна на его фасаде напоминали глаза, дверь — рот, а крыша — остроконечную шляпу. В классе к стене кнопками была пришпилена карта мира. Англия была небольшим розовым пятном, очень далеким от Тринидада и Тобаго. Тринидад и Тобаго тоже были розовыми, потому что являлись частью Британского Содружества. Очень часто я прикладывала большой палец к тому месту на карте, где была Черная Скала, и раскрытой ладонью измеряла путь через Атлантический океан. Требовалось три полных ладони, чтобы попасть в место под названием Плимут, а Саутгемптон находился еще чуть-чуть дальше.

Мисс Маккартни, учительница, рассказывала, что именно из Саутгемптона 10 апреля 1912 года вышел знаменитый корабль «Титаник». Больше тысячи человек погибло, когда корабль наткнулся на айсберг. «Они направлялись в Америку на самом большом, самом грандиозном судне в мире, — сказала мисс Маккартни, — и вдруг оно утонуло». Мне нравилась мисс Маккартни. Она была не красивой, но и не уродливой. Свои рыжие волосы она укладывала волной и закалывала на затылке, и я часто гадала, как она выглядит, когда их распускает. Она носила длинные юбки и хлопчатобумажные блузки, застегнутые на все пуговки до самого горла, словно все время мерзла и жила вовсе не в тропиках. Ее ботиночки на шнуровке были куплены в Лондоне, в магазине Ланна на Пикадилли. Она ходила очень быстро, мелкими шажками, слегка наклоняясь вперед, как будто всегда куда-то спешила. Говорила мисс Маккартни тоже как-то необычно. Роман сказал, что она говорит так, будто кто-то сдавил ей руками горло. Но я не могла представить себе, что кому-то захочется сдавить горло мисс Маккартни.

Однажды, когда занятия кончились и я собирала учебники, я решилась задать вопрос, который уж достаточно долго меня мучил.

— Мисс, как получилось, что вы так много знаете? Мисс Маккартни улыбнулась, и я увидела ее маленькие неровные зубки.