Черная суббота

“Да, правильно я сделал, что остаток отпуска перенес на январь, – подумал Климанов. – В такую погоду черта с два поохотишься. Ни одна собака след не учует, даже если зверь пять минут назад прошел, – вон как метет!”

При мысли об охоте все его существо охватил знакомый азарт вместе с зыбкой тоской: выбраться к Деду на Мещеру вряд ли удастся раньше чем через месяц.

Охотиться он начал еще пацаном, в деревне, куда его отправляли каждое лето к бабке и отцову брату. Дядька, пятидесятилетний бирюк, души не чаял в племяше и сызмальства брал его с собой на речку и в лес. Рыбачить Лешка так и не пристрастился, а вот побродить с ружьишком в дальнем березняке или по полю, где в те времена водилась уйма русаков, Климанов полюбил. К восемнадцати годам он считал себя уже заматерелым зверобоем: как же, и на утку, и на зайца, и даже на кабана хаживал. Вот потому, когда Юрка предложил ему составить им с Петровичем компанию на ноябрьские праздники, Палыч с радостью согласился.

Выехали с вечера, на тогдашнем “Запорожце” Диденко. Утрамбовались в тесную малолитражку с трудом: огромному Евстафьеву пришлось отодвинуть переднее сиденье до упора, и то лишь для того, чтобы колени не упирались в лицо. Климанов, тоже не будучи субтильным, едва поместился сзади. Вольготно чувствовал себя только один невысокий поджарый Петрович, всю дорогу сочувственно посмеивающийся над приятелями и травивший по этому поводу анекдоты. Один из них Палыч помнил до сих пор: гаишник на посту заметил на дороге “Оку”, которая время от времени странно подпрыгивала, а когда остановил ее, выяснилось, что на водителя, двухметрового амбала, едва помещавшегося в своем крохотном автомобильчике, напала икота… Ох, как обиделся тогда Юрка на Деда, аж молчал всю оставшуюся дорогу!

В деревню добрались почти за полночь. Все сельцо уже спало, лишь в одной избе мерцал огонек. Не успели подъехать к ней, как дверь в сенцах распахнулась и навстречу с крыльца засеменила маленькая согбенная фигурка.

– Сынок, никак ты? А я как чуяла, оладьев твоих любимых напекла…

Климанов с удивлением смотрел, как обычно суровый, холодно-насмешливый майор с нежностью и даже как-то виновато обнимает старушку, о чем-то тихо спрашивает ее. Заходит в калитку под радостное повизгивание гончей, мечущейся в вольере у крыльца. Присев на корточки, словно ребенка обнимает собаку, а та, положив ему на плечи тонкие белые лапы, тычется носом прямо в лицо.

Изба, где обитала мать Диденко, чем-то напомнила Лехе бабкин дом в деревне. Те же просторные сени с притулившейся к ним чистенькой горницей. Та же тесноватая комнатушка, половину которой занимала громоздкая русская печь. Широкая зала, где под потолком в мерцающих бликах лампадки темнела икона. Все было как на картинках про дореволюционный крестьянский быт, лишь холодильник да телевизор в углу выпадали из общего интерьера.

Пока Петрович выкладывал из сумок сервелат, сыр и прочий столичный дефицит, мать быстренько собрала на стол. Ловко орудуя ухватом, водрузила на подставку чугунок с дымящейся разваристой картошкой, сковородку с сочными ломтями мяса, миску с еще горячими оладьями, запотевшую банку с малосольными огурцами. Следом на свет появилась большая двухлитровая бутыль с прозрачным как слеза первачом.

Разливая его по стаканам, Петрович подмигнул замешкавшемуся Лехе:

– Не боись, не отравишься. Сам гнал.

Самогонка действительно оказалась на вкус куда лучше столичной водки. Не ударила едко в нос, а лишь едва ощутимо обожгла горло, наполнив тело приятным теплом.

А мать Диденко, видя стеснение Климанова, подбодрила его, как бывало в детстве покойная бабка:

– Чёй-то ты не ешь? С дороги ведь, поди, изголодался!

– Да это он стесняется просто, Клавдия Васильевна, – смеясь, пояснил ей Юрка.

Выпили по второй. Дед, переведя дух, выложил на стол трубку и начал неспешно набивать ее. Следом за ним вытащил свою и Евстафьев, старательно копируя каждое движение Петровича: аккуратными щепотками наполнял чашечку, утрамбовывал ее маленькой металлической ступкой, поджигал, обводя края пламенеющей спичкой, раскуривал короткими торопливыми затяжками.

– Ты на праздники или отпуск догуливать? – спрашивала тем временем Клавдия Васильевна сына.

– Какой догуливать! – отвечал майор. – Дай Бог, в декабре только позволят.

– Не бережешь ты себя, – вздыхала мать. – Смотри, не сдюжишь ведь, как отец.

– Будет тебе! Не камни ведь ворочаю.

– Камни не камни, а ночами небось не спишь, все своих супостатов ловишь. Опять, смотрю, осунулся, синяки под глазами.

– Да это с дороги я. Как-никак три часа за рулем.

– Димку-то не видел? – чуть помолчав, спросила мать, и Климанов заметил, как Диденко вдруг болезненно вздрогнул и потемнел лицом.

– Нет, – глухо отозвался он.

– Людка, что ли, не пускает?

– Она…

– Ну а ты что же? Неужель управу на нее найти не можешь? В милиции ведь работаешь, не где-нибудь.

– Вот именно! – встрял в разговор Юрка. – Да я бы на твоем месте в суд подал! Не имеет она права отцу с сыном не давать видеться!