Чернее некуда

Одна из ламп освещала висящую над камином картину. Трой написала ее уже довольно давно. Праздничный пейзаж, наполовину абстрактный. Аллейн хорошо его помнил.

– А! – сказал, возвратившись с сифоном, мистер Уипплстоун. – Любуетесь моим сокровищем? Я купил его на одной из выставок “Группы” – по-моему, вскоре после вашей женитьбы. Да выгляни же ты, наконец, Люси, ради всего святого! Так, может быть, нам перейти в столовую, чтобы я мог разложить мои экспонаты по столу? Но сначала выпьем. Вернее, вы пейте, а я займусь поисками.

– Мне, пожалуйста, без содовой. Предполагается, что я должен сохранить ясную голову. Не возражаете, если я позвоню Трой?

– Кончено, конечно. Телефон на столе. Нужная мне коробка на втором этаже. Придется немного порыться.

Трой ответила на звонок почти мгновенно.

– Привет, ты где? – спросил Аллейн.

– В студии.

– Сидишь на яйцах?

– Примерно так.

– Я у Сэма Уипплстоуна, и видимо, пробуду здесь около часа. У тебя есть под рукой карандаш?

– Минутку.

Аллейн представил, как Трой ощупывает карманы рабочего халата.

– Есть кусок угля, – сказала она.

– Запиши номер.

– Подожди. Готова.

Он продиктовал ей номер.

– Это на случай, если я кому-то понадоблюсь, – сказал он. – Тебе, например.

– Рори?

– Что?

– Ты очень недоволен? Тем, что я пишу Громобоя? Ты слушаешь?

– Конечно слушаю. Я в восторге от того, что ты делаешь, но мне неприятны обстоятельства, в которых тебе приходится это делать.

– Да, – сказала Трой, – прямой ответ на прямой вопрос. Доброй ночи, милый.

– Доброй ночи, милая.

Мистер Уипплстоун отсутствовал довольно долго. Вернувшись, он принес с собой большой, старомодный альбом для фотографий и набитый газетными вырезками пакет. Открыв двери в столовую, он выложил свои находки на стол и шуганул Люси, проявившую к ним ленивый интерес.

– В те дни я был большим аккуратистом, – сказал он. – Все разложено по порядку и на каждой вырезке проставлена дата. Так что особые трудности нам не грозят.

Он оказался прав. Аллейн листал альбом, от выцветших фотографий которого веяло обычной для таких собраний грустью, а мистер Уипплстоун тем временем перебирал вырезки. Если какая-то из вырезок отвечала фотографии из альбома, первую аккуратно засовывали под вторую.

– Вот он, – сказал Аллейн.

На этом листе альбома разместились три фотографии, аккуратно датированные и прокомментированные опрятным почерком мистера Уипплстоуна, и пожелтевшая страница “Нгомбванской Таймс” с заголовком: “Процесс Гомеца. Приговор. Сцена в зале суда”.

Фотографии были такие: судья в парике, выходящий из темных глубин комнаты, смежной с залом суда; толпа людей, по преимуществу черных, чего-то ждущих под ярким солнцем у Дворца правосудия; и открытый автомобиль с черным водителем и двумя пассажирами в тропических шлемах – в одном из них, худощавом и чинном мужчине лет сорока, без труда узнавался сам мистер Уипплстоун. “Направляемся в суд”, – гласила подпись. Газетные фотографии оказались несколько содержательнее. Одна изображала молодого Громобоя в парике и мантии. “Мистер Бартоломью Опала, обвинитель”. На другой двое огромных черных полицейских защищали от явно угрожающей толпы смуглого, уже наполовину лысого, яростно оскаленного человека в наручниках. “После оглашения приговора заключенный покидает здание суда”.

Газетные вырезки содержали отчет о процессе, изобилующий всеми эффектами туземной журналистики. Имелась также солидная передовая статья.

– Так это и есть тот самый Шеридан, который обитает под вами? – спросил Аллейн.

– Узнали?

– Да. Я думал, что этим вечером увидел его впервые, да и то мельком, однако оказывается это был не первый раз, а второй. Когда Громобой приезжал к Трой, этот господин сидел в пабе напротив моего дома.

– Не сомневаюсь, – сдержанно сказал мистер Уипплстоун, – что теперь вам придется видеться с ним почаще. Мне все это не нравится, Аллейн.

– Вы полагаете, что

я

таю от наслаждения? – поинтересовался Аллейн, пробегая глазами газетные вырезки. ­ “Клятвы мести”. Марло они, что ли, начитались?

– Слышали бы вы его тогда! – сказал мистер Уипплстоун. – И все угрозы предназначались вашему Громобою.

Он склонился над альбомом.

– Думаю, я сюда лет десять не заглядывал, – пробормотал он. – Все это лежало у меня на старой квартире в сундуке под грудой других бумаг. Тем не менее, я должен был вспомнить его сразу.

– Полагаю, он изменился. Все-таки – двадцать лет!

– Внешне он изменился не так уж и сильно, а внутренне, думаю, не изменился совсем.

– Вы не знаете, что с ним стало, когда он вышел?

– Ни малейшего представления. Возможно, уехал в португальские колонии на востоке. Или в Южную Америку. Или сменил имя. И в конце концов раздобыл британский паспорт – уж не знаю каким способом.

– А что он поделывает в Сити?

– Занимается импортом кофе, наверное, – пренебрежительно фыркнул мистер Уипплстоун.

– Английский у него чистый?

– О да. Никакого акцента, если не считать таковым пришепетывания, вызванного, я полагаю, похмельем. Налить вам еще?

– Нет, Сэм, спасибо, больше не стоит. Я должен сохранить свои мозги в их нынешнем состоянии.

Он немного поколебался и продолжал: