Черняховского, 4-А

ГЛАВА 11. «Дом созидания». Литературный фонд и литературный фон. «Звердом» в Голицыне. Действующие лица (в основном, почтенного возраста) и действующие морды (потому что собаки и кошки). День пожилых женщин. Вторжение Генитальева. Немного о женщине отнюдь не пожилой. Моя первая книга. Переезд на новую квартиру по адресу — улица Черняховского, 4-А. Поездка в город Омск. Петька и его родители. «Провокейшн» и «Цепная реакция». Приглашение на донос…

1

ЧтО можно подумать, если прочитать на дверях или воротах вывеску «Дом творчества»? ЧтО там делают, в этом Доме? Творят, то есть созидают? И, значит, люди, находящиеся там, — творцы? Созидатели? Но чего? Если, скажем, мебели, посуды, одежды, игрушек — то они мастера: столяры, краснодеревцы, гончары, портные. Или — слесари, электрики, инженеры, техники — в общем, тоже мастера. А если они рисуют, пишут, высекают, лепят — то, наверное, художники, писатели, скульпторы… Однако, назовите вот так, прямо, кого-либо из них творцом, созидателем

— чего доброго, по физиономии схлопочете: решат, что в насмешку. Или что русский язык плохо знаете — понаехали тут всякие…

А, между тем, с этой вывеской всё предельно просто: под ней самый обычный дом отдыха со всеми его характерными признаками, как-то: неисправное водоснабжение и канализация, плохое отопление, туалет в самом конце длинного коридора, далеко не лучшее питание… Но зато: недорого и, что самое главное, — в комнате, пускай совсем маленькой или той, что побольше, выходящей на шумный фасад или на сравнительно тихий хозяйственный двор, ты совершенно один. Никаких соседей по комнате — молчаливых, болтливых, сопящих, храпящих. Один, как перст!

Вот в этот самый «Дом Созидания», а иначе — «Творчества» (название до сих пор поражает меня своей безвкусицей) мне предстояло впервые поехать той зимой по путёвке, купленной в Литературном фонде Союза писателей. Хотя я пока ещё никакой не писатель, а всего лишь член профсоюза при каком-то группкоме — это чтобы не числиться тунеядцем и чтобы меня не отправили за сто первый километр от Москвы.

Приобретая путёвку в тесной, заполненной людьми комнате Литфонда, я не без грусти лишний раз убедился, что мы, увы, так и не приблизились к осуществлению на практике трёхсловного лозунга Великой французской революции: свобода, равенство и братство, и, особенно, средней его части — потому как равенством там и не пахло. Ощущение этого исходило для меня, в первую очередь, от манеры и образа действий главного человека по путёвкам и некоторым другим благам — полной светловолосой дамы средних лет, которая весьма точно отмеряла свои слова и улыбки, обращаясь с клиентами. По отношению ко мне она была безулыбчива, немногословна и категорична. Что, в общем, вовсе неплохо, но очень уж отличало меня в собственных глазах от остальных, и было немного обидно: зачем так подчёркивать, что я никакой не писатель? И, разумеется, такое отношение не обещало ровно никакой благоприятной перспективы в выборе этажа и размера комнаты, удалённости её от мест общего пользования и других немаловажных мелочей.

А между прочим, к вопросу о писательстве — к тому времени я был уже не совсем салАга: напереводил целый короб стихов из республик Северного Кавказа — вместе с Юлием Даниэлем и без него, которые выходили из печати вкупе с переводами других мастеров и подмастерьев этого дела или даже отдельными книжками. И мне уже подкидывали работу даже в таких, как бы сейчас выразились, элитных издательствах, как Гослит, «Иностранная литература», «Сов. писатель»… Не говоря об издательстве «Музыка», для которого я делал множество эквиритмичных переводов самых различных песен — главным образом, детских: английских, финских, мексиканских, индонезийских, югославских, австралийских, американских… (Почти весь глобус!) Даже кельтских! И даже (иногда) хоровых! А это, чтоб вы знали, очень трудно, потому что эквиритмика у меня не на высоте. Но в тяжёлых случаях мне помогала моя мама: не напрасно она, оказывается, окончила московскую консерваторию.