Черняховского, 4-А

— А кто же он, этот «один человек», вызывающий у вас такой ужас, Тома? У него есть имя или хотя бы подпольная кличка?

И она рассказала, что не стала бы взывать о помощи, если бы не слышала от нескольких женщин весьма лестные, наверное, для большинства мужчин слова, характеризующие его как очень настойчивого и не привыкшего терпеть ни в чём отказа или поражения…

— Такие люди должны командовать армиями или, на худой конец, государствами, — не удержался я, всё ещё не принимая всерьёз её слова.

— Он и командует, — сказала Томила.

— Чем?

— Дагестаном.

— Первый секретарь обкома? Поздравляю.

Томила немного рассердилась.

— Вам бы всё шутки шутить, а я на самом деле чувствую себя… как бы это объяснить?.. В дурацком положении.

На меня нашло прозрение.

— Вы говорите об «имаме»?

— Я считала вас более догадливым, Юра. Конечно, о нём. Так что постарайтесь сосредоточиться и понять, что это не очень смешно. Я совсем не хочу, с одной стороны, попадать в идиотское положение «кавказской пленницы», сражающейся за свою честь всеми известными ей способами, но и не собираюсь… если дойдёт…

Она замолчала.

— Чтобы не дошло, — сказал я, — нужно его заколоть.

— Кинжала у меня нет, — ответила она. — И я хочу, чтобы в качестве оружия выступили вы.

Слава Богу, я, кажется, сумел всё-таки сбить немного её серьёзность, чуть ли не граничащую с отчаянием, и перевести всё на шутливые рельсы. Хотя, вообще-то, не так это смешно и может действительно вылиться во что-то малоприятное — особенно если человек этот такой, как о нём говорят. Томила, насколько я понимаю, существо невинное и, во всяком случае, неопытное. Однако разве нельзя предположить, что имам просто хочет побеседовать с начинающим литератором противоположного пола, узнать о нём (о ней) побольше и дать ему (ей) ряд ценных советов и указаний… Почему нет?

— Так чем я могу помочь, Тома? — спросил я.

— Ничего особенного, Юра. Просто побыть у меня в номере, когда он придёт, и никуда не выходить.

— До утра? — остроумно предположил я.

— Перестаньте!.. Вы поможете мне?

— Да…

* * *

Всё, что я сейчас описываю, происходило больше сорока лет назад; «имама» давно нет на свете, но мне он хорошо запомнился: наверное, ещё и потому, что был очень уж явным и достаточно интересным «продуктом» — так учили нас на уроках литературы называть типичных представителей определённого времени и определённого класса — ну, например, Онегина или Печорина. («Продуктом», судя по выдержкам из школьных сочинений тех лет, была даже императрица Екатерина II.)

Про «имама» не пишут, что он «продукт», — про него пишут совсем другое. Недавно я прочитал в «Литературной газете», что он «…был настоящим человеком мира, гражданином вселенной… Стал уникальным явлением…» Что «…ни один национальный поэт в России ни до, ни после него не получал такого признания…» Что «…Горская поэзия при нём поднялась на новую, вселенскую, высоту…»

Какой накал чувств у автора газетной статьи! Только зачем в благоговейном азарте забывать или совсем сбрасывать со счетов, к примеру, осетина Коста Хетагурова, татарина Габбуллу Тукая, балкарца Кайсына Кулиева, калмыка Давида Кугультинова, кабардинца Али Шогенцукова, башкира Мустая Карима? Это я к тому, что удержу у нас не было и нет: беспочвенное и безвкусное осуждение, ругань — порою со смертельным исходом для обруганных, и такое же славословие, акафист, последствия которых тоже достаточно зловредны, ибо порою незаслуженно возносят недостойных.

Впрочем, хватит нести наивную чушь — лучше повторю, что, насколько могу судить по переводам (которые — знаю не понаслышке — могут значительно улучшить или ухудшить подлинник), — человек по прозвищу «имам», на мой взгляд, весьма интересный литератор, обладающий незаурядным природным юмором и афористичным мышлением. И, видимо, того же мнения придерживалась и такая строгая ценительница художественного слова, как моя жена Римма, написавшая на него смешную и точную, как мне кажется, пародию. Думаю, прочти её «имам» в своё время, он тоже получил бы удовольствие, потому что чувства смешного ему было не занимать. Но Римма остерегалась публиковать своё сочинение, поскольку — опять же, подобно Томиле, опираясь на слухи, — опасалась, что, если пародия станет ему известна, это может повредить мне на моём пути к писательским «корочкам»…

А пародия — вот она.

БЫЛ ЛИ МАЛЬЧИК?

Редактор сказал мне:

— Надо писать книгу!

Что ж, писать так писать, ибо, как говорил мой отец: «Лучше, чтобы гора сама шла к Магомету, а не наоборот».

Я писатель, поэтому я должен писать, а не тачать чарыки, ибо, как говорил не мой отец: «Беда, коль сапоги начнет тачать писатель».

Книга должна быть хорошей. Как говорит горская мудрость: «Лучше хорошая книга, чем плохой шашлык».

Поэзия, без тебя я был бы сиротой! И бедняком!

Из записной книжки. Лучше баранья туша, перекинутая поперёк седла, чем от мёртвого осла уши.

О форме. Форма это не содержание. Содержание — не форма. Горская мудрость гласит: «Форма без содержания — пятая спица в колеснице».